– Привет. – Несколько раз моргнув, она перевела взгляд на окно. – Черт! Который час? Я тут совсем задубела.

– Двенадцать сорок пять. Не хочешь зайти? Она немножко подумала.

– Довольно нахальное предложение с твоей стороны, Томас.

– Нахальное? Это ведь как посмотреть, не так ли?

Я открыл дверцу.

– Это как?

– А вот так. Ты приехала сюда сама? Или это я перенес сюда улицу и расставил ее вокруг твоей машины?

Ронни еще немножко подумала и сказала:

– Убила бы сейчас за чашку чая.

Мы молча сидели на кухне, прихлебывали чай и курили. Мысли Ронни были где-то далеко, моя неразвитая интуиция подсказывала, что она недавно плакала. Либо плакала, либо пыталась добиться от своей туши какого-то необычного эффекта, что-то вроде «размазанных катышков». Я предложил ей виски, но Ронни не проявила к выпивке интереса. Тогда я вылил в свой стакан все четыре остававшиеся в бутылке капли и постарался растянуть их на подольше.

Я пытался мысленно сосредоточиться на Ронни, выкинув из головы Барнса с Умре: во-первых, она была расстроена, а во-вторых, была здесь, в моей комнате. А те двое – нет.

– Томас, могу я тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

– Ты голубой?

Нет, ну надо, а? Первый же мяч – и сразу мимо ворот. По идее, нам полагалось беседовать о кино и театре, о любимых горнолыжных трассах, наконец.

– Нет, Ронни, я не голубой. А ты?

– Нет.

Она не сводила глаз со своей кружки. Но я предпочитаю чайные пакетики, так что вряд ли ей удалось бы найти ответы в узорах чайной гущи.

– А что случилось с как его там? – спросил я, закуривая.

– Филип. Он спит. Или гуляет где-нибудь. В общем, не знаю. Да и знать не хочу, если честно.

– Ну-ну, Ронни. Мне кажется, это только слова.

– Нет, я серьезно. Мне вообще насрать на Филипа.

Всегда испытываешь какое-то странное возбуждение, когда воспитанная девочка вдруг начинает грязно ругаться.

– Вы поссорились.

– Мы расстались.

– Вы просто поссорились, Ронни.

– Могу я остаться у тебя на ночь?

Я моргнул. А затем, чтобы убедиться, что мне это не привиделось, моргнул еще раз.

– Ты хочешь спать со мной?

– Да.

– Ты имеешь в виду, не просто спать одновременно со мной? Ты имеешь в виду, в одной постели?

– Ну пожалуйста.

– Ронни...

– Если хочешь, я не буду снимать одежду. Томас, не заставляй меня еще раз говорить «пожалуйста». Это ужасно вредно для женского самолюбия.

– Зато ужасно полезно для мужского.

– Ох, замолчи! – Она спрятала лицо в кружку. – Ты мне таким совсем не нравишься.

– Ха, – ответил я. – Значит, сработало.

В конце концов мы встали и отправились в спальню.

Между прочим, она и в самом деле осталась в одежде. Так же как и я – опять же, между прочим. Мы лежали рядом на кровати и какое-то время молча созерцали потолок. А потом, рассудив, что уже вполне насозерцался, я протянул руку и взял ее ладонь в свою. Она была сухой и теплой – и очень приятной на ощупь.

– О чем ты думаешь?

Честно говоря, я не помню, кто из нас спросил это первым. К рассвету мы оба повторили этот вопрос раз по пятьдесят.

– Ни о чем.

И это мы тоже повторили немало раз.

Ронни была несчастлива – в этом все дело. Не могу сказать, что она излила мне историю своей жизни. История выходила из нее разрозненными обрывками, с длинными пробелами и слегка напомнила сумбурную беседу где-нибудь в обществе книголюбов. Но к тому времени, когда жаворонок принял вахту у соловья, узнал я довольно много.

Ронни была средним ребенком в семье. Наверняка многие из вас сейчас скажут: «Ну вот, теперь сразу все встает на свои места», но я, например, тоже средний, и меня это особенно никогда не беспокоило. Отец Ронни работал в Сити, угнетая несчастных бедняков, да и братья по обе стороны, похоже, держали курс в том же направлении. Когда Ронни была еще подростком, мать ее прониклась страстной любовью к рыболовству и с тех пор по шесть месяцев в году потакала своей страсти на далеких водных просторах. А отец Ронни в это время заводил любовниц. Правда, куда заводил – она так и не уточнила.

– О чем ты думаешь? – На этот раз спросила она.

– Ни о чем.

– Ну же.

– Я не знаю. Просто... думаю. Я слегка погладил ее по руке.

– О Саре?

Я знал, что она это спросит. И это несмотря на то, что я намеренно подавал ей мяч под ракетку и больше ни разу не упоминал о Филипе.

– В том числе. – Я чуть сжал ее руку. – Давай посмотрим правде в глаза: ведь я почти не знаю ее.

– А ей ты нравишься.

Я не смог удержаться от смеха.

– Ну, это кажется астрономически маловероятным. В первый раз, когда мы встретились, она подумала, что я хочу убить ее отца, а в последний – потратила большую часть вечера на то, чтобы обвинить меня в трусости перед лицом врага.