Герцог же тихо сказал:

— Не часто случаются события, достойные того, чтобы улыбаться, миледи. Но сейчас особый случай.

Леди Манкфорд ответила ему реверансом и, притворившись, что ее зовет Розмари, оставила их наедине.

Елена несколько секунд колебалась, потом, сказав что-то матери одной из девушек, позволила Мериону увести ее в столовую. Комната была пуста, к ужину гостей еще не приглашали, но слуги были рады принести вина его светлости и его спутнице.

Герцог снова улыбнулся и сказал:

— Давайте остановимся возле двери, чтобы сплетники могли видеть: мы всего лишь вежливо разговариваем и в нашей беседе нет ничего секретного.

С минуту они стояли молча. Он наслаждался ее близостью и был бы счастлив стоять так и час, и два, и даже дольше. Но сплетники это непременно заметили бы, и у них по этому поводу нашлись бы комментарии.

— Елена, лорд Уильям сказал мне этим утром, что вы — дочь герцога Бендаса. Значит, он и есть тот человек, который выгнал вас из дома в возрасте четырнадцати лет? Значит, в этом была причина вашего отъезда в Италию?

— Да, все верно. — Она поставила на столик свой стакан с вином и скрестила на груди руки. — Конечно же, вы узнали об этом от лорда Уильяма, не так ли? Но зачем ему понадобилось нарушить свое слово и подорвать мое доверие к нему?

— Вероятно, он счел, что сказать об этом необходимо. И я с ним согласен.

— Почему же, ваша светлость?

— Ваш отец…

— Герцог Бендас. Но я не называю его отцом. — Елена сказала это с таким гневом, что Мериону оставалось только надеяться, что не он вызвал ее гнев.

— Это ваше право, синьора. — Он коротко поклонился. — Так вот, лорд Уильям считает, что герцог купил скрипку Верано, чтобы иметь повод примириться с вами.

Елена ненадолго задумалась, потом покачала головой:

— Не думаю, что это имеет значение. Потому что я совершенно ему не доверяю.

— Хотите вы мириться или нет, но я хочу, чтобы вы знали: у меня есть намерение лишить его титула. И хочу вас заверить: это не имеет никакого отношения к вам.

Она долго смотрела на него, смотрела прямо ему в глаза. Наконец тихо, почти шепотом сказала:

— Где же тот незнакомец, которого я когда-то встретила в полутемной комнате? Где тот человек, который поцеловал меня так, что я ощутила в его поцелуе обещание — все будет хорошо?

Елена потянулась за своим стаканом. Сделав глоток вина, продолжила:

— Но почти каждый раз, когда мы бывали вместе где-нибудь на людях, я видела рядом именно того человека, каким вы являетесь теперь, то есть чрезвычайно сдержанного, умеющего подавлять свои чувства.

Должно быть, она заметила в его глазах упрек, потому что поспешила добавить:

— Прошу прощения, милорд. Мне не хочется вас обижать, но нужно, чтобы вы все поняли.

Он едва заметно кивнул. Но было очевидно, что он ее понял. То есть понял, что готов был дать ей совсем не то, что она желала.

— Вы мне не безразличны, Мерион, — продолжала Елена. — Я даже беспокоюсь за вас, — сказала она так, будто это обстоятельство очень ее смущало. Но скажите, милорд, в тот вечер, когда у вашей кареты отломилось колесо… разве вам не пришло тогда в голову, что метили именно в вас, что на вас покушались?

— Да, пришло. И еще пришло в голову, что вы тоже могли бы стать жертвой.

— О, вы говорите прямо как Уильям… — Она снова поставила свой стакан на столик. — Итак, ваша с Бендасом вражда угрожает мне в любом случае. Да, ваша светлость, вы меня нисколько не утешили. Вы ведь хотели меня утешить, верно?

— Елена, мне кажется, вы должны относиться к этому серьезнее. Нет сомнений в том, что Бендас явно не в себе, если можно так выразиться. И необходимо обезвредить его, то есть сделать так, чтобы он больше не мог причинять людям зло, в том числе и вам. И если я задел ваши чувства, то простите меня.

Она невесело рассмеялась.

— Разбитое сердце починить легко, так что не беспокойтесь, ваша светлость.

Герцог невольно вздохнул.

— Я буду вечно сожалеть о случившемся. Но ведь я уже принес свои извинения. И даже не один раз.

Мерион хотел уже повернуться к двери, собираясь уйти, но Елена остановила его жестом.

— Милорд, если бы вы научились дарить любовь с такой же страстью, с какой добиваетесь справедливости, то, я думаю, оставалась бы надежда. Если бы вы не боялись и… — Она внезапно умолкла — словно сообразила, что говорить об этом бесполезно.