Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
Говорухин Сергей Станиславович (1961–2011) — российский кинорежиссер и писатель. В 1988 окончил сценарный факультет ВГИКа. Работал сварщиком, монтажником, старателем на Крайнем Севере, прорабом. В 1994 году приступил к съемкам фильма о современных войнах в России. В феврале 1995 года в Грозном при возвращении со съемок был обстрелян чеченскими боевиками и получил огнестрельное ранение, приведшее к ампутации ноги. Дебютировал художественно-публицистическом фильмом Прокляты и забыты в соавторстве с Инной Ванеевой. Член Союза писателей и Союза кинематографистов России. Автор сборников прозы Мутный материк, Никто, кроме нас… , Со мной и без меня, Прозрачные леса под Люксембургом, ряда публикаций в центральной прессе и журналах. Руководитель Кинокомпании Послесловие . С 1994 по 2005 годы в качестве военного корреспондента участвовал в боевых действиях на территории Таджикистана, Чечни, Афганистана и Югославии. Участвовал в 20-ти боевых и трех специальных операциях. Удостоен нескольких боевых наград. В 1996 году создал Региональную общественную организацию ветеранов-инвалидов межрегиональных конфликтов в Таджикистане и Чечне. Занимал пост председателя фонда ветеранов и инвалидов вооружённых конфликтов Рокада . Автор книг: • Никто, кроме нас… • Со мной и без меня. • Прозрачные леса под Люксембургом. В сборник "Прозрачные леса под Люксембургом" вошли повести, рассказы, миниатюры. Удивительно добрая книга, каждая станица которой — о человеке, нашем современнике. Книга – размышления автора о себе, о времени, о вечности, о том, что чужая боль может стать твоей, если просто не пройти мимо, о сопереживании и ответственности, о совести и одиночестве. О том, что со смертью любимого человека ты навсегда теряешь себя самого, о том, что три дня настоящей любви могут быть дороже всей остальной в общем-то хорошо прожитой жизни, о том, как обжигающе стыдно быть одинокой нищей старухой, нужной единственному живому существу – старой дворняге, о том, как невозможно найти место в жизни после войны, которая черной дырой живет внутри и с течением времени все сильнее отравляет твое существование тоской и беспомощностью. О разобщенности людей в современной жизни и ностальгии по сегодняшнему дню, который проносится мимо, не оставляя следа, и ты не успеваешь ни остановиться, ни оглянуться, зато уже чувствуешь, как давит на плечи неопределенность будущего. А еще Сергей Говорухин пишет о детях – о том пронзительном чувстве привязанности к своим детям и боязни перерезать связывающую с ними пуповину. Как мы не хотим, чтобы они становились взрослыми, наши дети, ведь тогда мы будем им не нужны… И, конечно, о любви – оглушающей, безудержной, отчаянной, когда обрывается сердце, когда оказывается, что ты жил все время только ради встречи с этим единственным человеком, и теперь он естественное твое продолжение. Но также и о том, что чувство долга или внешние обстоятельства могут быть сильнее даже такой всепоглощающей любви…
Рассказы
Старик
Старик не спал.
Сквозь неплотно задернутые шторы в комнату давно вполз рассвет, и в полумраке было видно, какой напряженной болью полны его глаза.
В изголовье на столике, между холодным чаем в подстаканнике и раскрытой на середине книгой, ждал своего часа старый будильник в кожаном футляре. До звонка оставалось несколько минут, и старик вглядывался, как неотвратимо сходятся стрелки часов. Наконец будильник зазвенел, и, пока не кончился завод, старик плакал, прикрыв глаза рукой, словно стесняясь кого-то постороннего и равнодушного.
Будильник давно отзвенел, а старик по-прежнему лежал, не открывая глаз. И лишь после нескольких обрывистых, но настойчивых звонков в дверь встал, обнажив худые старческие ноги в больших трусах, и вышел в прихожую.
На пороге, нелепо имитируя бег на месте, подпрыгивал сосед – немолодой мужчина в спортивном костюме и кедах. – Побежали… Вадим… – сосед пытался говорить в такт бегу.
– Ты беги, – отказался старик. – Я что-то не совсем сегодня…
Сосед недоуменно пожал плечами и устремился вниз по лестнице.
В ванной старик подошел к зеркалу. Лицо ничего не выражало.
Он подправил лезвие, густо намылился и стал бриться. Побрившись, оглядел себя в зеркале и, хотя лицо было совершенно чистым, намылился и побрился еще раз.
Затем он взял тряпку и наспех, как умел, вымыл окна в квартире.
Протирая закоптившееся кухонное стекло, он бросил тряпку, достал из буфета заброшенную пачку папирос (табак был сухим, покрывшимся плесенью) и, сев на подоконник, как это делают мальчишки и одинокие женщины, закурил в раскрытое настежь окно.
По улице, неуклюже загребая ногами, бежал сосед. Заметив молодую женщину, он оборачивался и обреченно вздыхал на ходу.
Глядя на него, старик подумал, что мальчишество не растворяется в крови и лишь последний предел старости безразличен к молодости.
Он выбросил папиросу и захлопнул окно с недомытой рамой.
Снова раздался звонок в дверь. Это был сосед. По тому, как тяжело он дышал, можно было догадаться, что им проделан серьезный маршрут.
– Я подумал: может ты заболел? Как-то странно, Вадим…
– Я здоров, – отвечал старик.
Они говорили, разгороженные порогом его квартиры. Сосед – на лестничной клетке, старик – в коридоре. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и во всей позе его и в том, как он говорил, чувствовалось не свойственное ему спокойствие.
– Ты бы зашел, Костя, – попросил старик.
Сосед пожал плечами, была у него такая идиотская привычка, и прошел в коридор.
– Через час мне на работу, – предупредил он.
– Позавтракаем, – сказал старик, – и побежишь. В крайнем случае, опоздаешь. Ты начальство – тебе можно.
– Жена дома. Ждет…
– Да она на двадцать лет вперед все тебе простила, жена твоя…
Старик поставил чайник, бросил в кастрюлю четыре яйца. Достал из холодильника колбасу, масло.
Сосед огляделся.
– Как у тебя… – он подбирал слово, – пустынно…
– Пустынно, – отозвался старик. – Ты ведь никогда у меня не был. И я у тебя. Живем в одном доме, бегаем по утрам и даже не поговорили.
– Всеобщее разобщение, – вскинул плечи сосед.
– Живем, как будто сбрасываем в бездну одинаковые дни. И не мудреем, и лучше не становимся…
– Тебя бессонница, что ли, замучила? – улыбнулся сосед. – Что?
– Чего ты взялся философствовать-то с утра?
– Да какая, к черту, философия… Жизнь-то прошла, Костя, а зацепиться не за что…
Сосед взял папиросу. Долго крутил в пальцах, неумело сминая гильзу.
– Ты был на войне, – серьезно сказал он, – разве этого мало…
– Был. И вернулся. Целый и невредимый… И все ждал, когда наступит день и час и я совершу что-то достойное того, что делал там… – Старику показалась неловкой эта фраза – он встал, достал с полки чашки и, повернувшись к соседу спиной, стал отмывать их ершиком под струей горячей воды. – Так и прожил в ожидании…
– Напиши мемуары.
– Рядовые не пишут мемуаров.
Сосед поднялся.
– Побегу. Уже опаздываю…
– А завтрак?
– Да хрен с ним… Перехвачу в буфете. Только ты…
– Ладно, – отмахнулся старик.
Яйца переварились. Старик выключил газ, аккуратно слил воду и выбросил кастрюлю в ведро.
Потом он одевался, то и дело поправляя пиджак и галстук, поскольку давно не носил ни того ни другого и совсем отвык.
Сначала он зашел на почту и, выстояв очередь среди таких же стариков и старух, получил пенсию.