Таким образом, Ангелы знают тварь в собственной её природе, но так, что по избранию и любви предпочитают этому знанию знание твари в Истине, которою сотворено все, соделавшись причастными Ей. Поэтому в течение всех шести дней поименовывается не ночь, a, после вечера и утра, день первый, затем после опять вечера и утра день второй, далее, после вечера и утра, день третий, и так до утра шестого дня, с которого начинается седьмой день покоя Божия, в повествовании упоминаются хотя и со своими ночами, однако дни, а не ночи. Ибо ночь принадлежит дню, а не день – ночи в том случае, когда высшие и святые Ангелы познание твари в её собственной природе относят к славе и любви Того, в Ком созерцают вечные идеи (rationes), по которым сотворена она, и своим согласнейшим созерцанием составляют единый, сотворенный Господом, день, к которому присоединится и Церковь, освободившись от своего странствования, так что и мы возрадуемся и возвеселимся, в онь (Псал. 117, 24).

Итак, вся тварь совершена чрез шестикратное повторение того дня, вечер и утро которого можно понимать в вышеприведенном смысле, и наступило утро, которым закончился шестой и начался седьмой день, не имевший вечера. А вечера он не имел потому, что покой Божий не относится к той твари, которая, будучи в течение предыдущих дней создаваема, познавалась в себе самой иначе, нежели в Том, в истине Кого она должна была создаваться, и как бы бледный вид познания которой составлял вечер. Отсюда, в повествовании о творении вещей под днем надобно разуметь форму самого творческого действия, под вечером – конец его, а под утром – начало нового, чтобы не сказать вопреки Писанию, что кроме шести дней создана была тварь седьмого дня; или что сам седьмой день – не тварь; но чрез все дела творения повторяется один и тот же, сотворенный Богом, день, – повторяется не телесным обращением, а духовным познанием, когда блаженный сонм Ангелов первоначально созерцает тварь, в Слове Бога, которым Бог изрекает: да будет, почему сначала она является в познании Ангелов, когда говорится: и бысть тако, а затем Ангелы познают ее в её собственной природе, что обозначается наступившим вечером, и, наконец, познание её, уже сотворенной, относят к прославлению Истины, в которой раньше созерцали идею её творения, что обозначается наступавшим утром. Таким образом, чрез все эти дни проходит один день, который надобно понимать не в смысле обыкновенных дней, которые, как мы видим, определяются и исчисляются обращением солнца, а некоторым иным образом, какого не могут быть чужды три первые дня, исчисляемые до создания светил. И такой порядок продолжался не до четвертого дня, с которого мы могли бы мыслить обыкновенные уже дни, а до шестого и седьмого; так что гораздо иначе надобно понимать день и ночь, которые Бог разделил друг от друга (Быт. I, 5), и иначе – день и ночь, которые должны разделяться друг от друга уже светилами, когда Бог сотворил их, говоря: и да разлучают между днем и между нощию (Быт. I, 14). Этот день сотворил Он тогда, когда сотворил солнце, присутствие которого и производит его, а тот первоначально сотворенный, день продолжался уже три дня, когда четвертым его повторением сотворены были светила.

По этой причине в виду того, что не можем в земной нашей смертности опытно знать тот день или те дни, которые исчислялись его повторением, а если и может достигнуть некоторого их понимания, не должны оставаться при дерзком мнении, что уже нельзя иметь о них другого, более соответственного и вероятного, представления, – мы должны думать так, что настоящие семь дней, составляя по примеру тех дней неделю, из повторения которой слагаются времена и каждый день которой продолжается от восхода до захода солнца, представляют собою некую смену творческих дней, но так что не подобны им, а несомненно во многом от них отличны.

И пусть никто не думает, что сказанное мною о духовном свете, о дне сотворенном и ангельской твари, о созерцании, какое имеет она в Слове Бога, о познании, каким познается тварь в себе самой и возведении её к славе непреложной Истины, в коей созерцалась идея творения вещи, которая потом познавалась, как уже сотворенная, совпадает с пониманием дня, вечера и ночи не в собственном, а как бы в фигуральном и аллегорическом смысле. То правда, что в сравнении с обыкновенным ежедневным и телесным светом тот свет надобно понимать иначе, однако ж и не так, чтобы первый был светом в собственном, а последний – в фигуральном смысле. В самом деле, где свет лучше и вернее, там истиннее и день: почему же не будет там более истинными и вечер и утро? Ибо если в нынешних днях свет склоняется к западу, что мы называем именем вечера, и снова возвращается на восток, что называем мы утром: почему же не назвать и там вечером того, когда [тот свет] от созерцания Творца обращается к рассматриванию твари, а утром – того, когда от познания твари он восходит к прославлению Творца? Ведь и Христос называется светом (Иоан. VIII, 12) не в том значении, в каком называется камнем (Деян. IV, 11), но светом – в собственном, а камнем, очевидно, в фигуральном смысле. Но кто относительно исчисления тех дней не удовлетворится тем мнением, какое мы по своим силам могли себе составить и измыслить, и станет искать другого, которое бы могло быть понимаемо не фигурально, в пророчестве, а в собственном и лучшем смысле настоящего порядка вещей, тот пусть ищет и с помощью свыше находит. Может статься, что и я сам найду, может быть, иное, более соответствующее словам божественного Писания, мнение. Ибо я не настаиваю на своем мнении в такой степени, чтобы не допускал возможности найти другое, заслуживающее предпочтения, мнение, как настаиваю на том, что священное Писание не хотело внушать нам мысли, чтобы покой Божий последовал за утомлением или тягостями работы.

Отсюда кто-нибудь, оспаривая меня, может, пожалуй, сказать, что Ангелы высших небес не постепенно созерцают сначала идеи (rationes) в непреложной истин Слова Бога, затем – самые твари и, наконец, познание их в самих себе относят к прославлению Творца, а ум их с удивительною легкостью может обнимать все это одним разом. Но неужели кто-нибудь скажет, или, если скажет, мы должны его слушать, что небесный град, [состоящий] из тысячей Ангелов, или не созерцает вечности Творца, или не знает изменяемости твари, или же после некоторого низшего познания её не прославляет Творца? Пусть все это они могут делать и делают одним разом, но все же таки могут и делают. Отсюда, и день, вечер и утро они имеют одним разом.

И мы не должны опасаться, чтобы кто-нибудь, способный возвыситься своею мыслью до подобного предмета, подумать мог, будто такого порядка не может быть там потому, что его не бываете в наших днях, которые происходят вследствие обращения нашего солнца. Правда, его не может быть в одних и тех же частях земли, но кто же не знает что мир, взятый в своем целом объеме, имеет в одно и то же время и день, где есть солнце, и ночь, где нет солнца, и вечер, откуда оно уходит, и утро, куда оно восходит? Зараз всего этого на земле мы, конечно, не можем иметь, однако на этом основании не должны еще приравнивать земной порядок вещей и временно-пространственное обращение материального света к тому духовному отечеству, где существует постоянный день в созерцании непреложной Истины, всегдашний вечер – в познании твари в её собственной природе, всегдашнее утро – в возвращении от этого познания к славе Творца. Ибо вечер происходит там не от удаления высшего света, а различения [от него] низшего познания; в свою очередь, и утро не должно там сменять как бы ночь незнания утренним знанием, а [состоит в том], что даже и вечернее познание оно возносит в похвалу Создателя. Так и оный, не упоминая ночи, говорит: вечер и заутра и полудне повем, и возвещу, и услышит глас мой (Псал. 54, 18), обозначая этою хотя и сменою времен, как мне думается, то, что без смены времен происходит в том отечестве, которого жаждало его странствование.

Но если ангельское общество и единство сотворенного Богом дня проводит и имеет день, вечер и утро одним разом теперь, то неужели оно имело их одним же разом и тогда, когда творилось все? Не воспринималось ли в течении всех шести дней, когда создавалось то, что было угодно Богу сотворить порознь, – не воспринималось ли оно Ангелами сначала в Слове Бога, так что возникло прежде всего в их познании, когда изрекалось: и бысть тако, затем, когда являлось оно, как уже сотворенное, в той своей природе, по которой существует и было угодно Богу, как добро зело, оно подобным же образом познавалось другим низшим некоторым познанием их, которое обозначается [у бытописателя] именем вечера, и, наконец, после вечера наступало утро, когда Ангелы прославляли Бога за это Его дело и получили от Слова Бога познание другой, следующей по порядку своего явления к бытию, твари? Отсюда, день, вечер и утро тогда явились не разом, а порознь, в том порядке, в каком повествует Писание.

Но не было ли все это разом уже и тогда не в смысле моментов времени, как происходят наши дни, когда восходит солнце и заходит и в место свое возвращается, а в смысле духовной силы ангельского ума, с величайшею легкостью обнимающего все, что он [познать] захочет? – Однако же, и не без порядка, который является связью предыдущих и последующих причин. В самом деле, не может быть и познания, если ему не предшествует то, что должно быть познаваемо; а это познаваемое существует раньше в Слове, которым все сотворено, нежели во всем, что Им сотворено. Поэтому, человеческий ум сначала исследует сущее при по мощи телесных чувств и составляет о нем познание сообразно с своею слабостью, а потом отыскивает его причины, если только в состоянии доходить до причин, первоначально и неизменно пребывающих в Слове и таким образом, видеть невидимое Его, творенми помышляемо (Рим. 1. 20). И кто не знает, с какою медленностью и трудностью и в какое продолжительное время человеческий ум приобретает это познание, по причине немощного тела, отягощающего душу (Прем. IX, 15), даже и такую, которая проникнута пламеннейшим стремлением настойчиво и упорно прибрести его? Между тем, соединенный с Словом Бога чистейшею любовью, ангельский ум, будучи сотворен раньше остальных тварей, созерцал их прежде, чем он получили бытие, в Слове Бога, и, таким образом, все, что должно было получить бытие, сначала возникало в познании Ангелов, когда Бог нарекал его к бытию, а потом являлось в своей собственной природе, делаясь и в этом случае предметом познания уже меньшего, которое называется [у бытописателя] вечером. Это познание предшествовалось тою тварью, которая получила бытие, так как все, что может быть познаваемо, предшествует познанию. Ибо если познаваемое раньше не существует оно и не может быть познаваемо. Если [ангельский ум] после этого [познания] оставался бы довольным собою в такой степени, что услаждался бы больше самим собою, чем Творцом, то не было бы утра, т. е. ум ангельский не восходил бы от этого своего познания к прославлению Творца. Между тем, с наступлением утра должна была создаваться и познаваться новая тварь, когда изрекалось Богом: да будет; так что эта тварь сначала опять являлась в ангельском познании, когда говорилось: и бысть тако, а затем – в собственной своей природе, когда наступал вечер.