– Н-да. Фон Рихтхофен сказала этой ночью то же самое. «Вечная жизнь скучная штука».

– Вечной жизни не бывает, – возразил стриг уверенно. – И меня тоже прикончат – рано или поздно.

– Что за мрачные планы на будущее.

– Логичные, – возразил фон Вегерхоф. – Ожидать смерти от старости мне не приходится. Самоубийство пока не входит в мои планы. А кроме того, сие есть смертный грех, ведущий туда, куда когда-то я не угодил воистину лишь чудом. Предположить же, что я и впрямь буду жить вечно – глупо. Чем дольше я живу, тем большее количество людей узнает о моем существовании; по теории вероятий среди них найдутся те, кто захочет это существование прервать. Ну, а неуязвимых не бывает, Гессе, и никто не убережен от случайностей и оплошностей, посему, по все той же теории, найдется и тот, у кого это однажды получится. Вывод из всех этих выкладок – понятен. Хотя, не отрицаю, несколько невесел… У любого человека передо мной имеется одно неоспоримое преимущество: его судьба ему неведома. Что-то в этом есть, не находишь?.. 'Echec et mat [85] .

– Ты издеваешься, – усомнился Курт, растерянно глядя на доску; на сей раз с места не двинулось больше половины фигур противника. – Этого не может быть… за две минуты?

– Около того.

– Это невозможно.

Стриг широко улыбнулся, аккуратно опрокинув его короля набок, и вкрадчиво предложил:

– Еще партию?

Из плена игры, сдав короля восемь раз, Курт вырвался лишь час спустя, усвоив, что сможет собою гордиться уже в том случае, если однажды каким-то чудом сумеет добиться ничьей – фон Вегерхоф громил его легко, не прерывая беседы и не задумываясь над ходами. В последней партии тот и вовсе, издевательски сочувственно вздохнув, перед началом игры убрал с доски башню и коня вкупе с половиной крестьян, загнав короля противника в кусты менее чем за пять минут.

От дома с голубятней Курт направился в «Моргенрот», на всем пути пытаясь если и не настроиться на дружелюбный лад, то хоть попросту призвать самого себя к порядку; в чем стриг был бессомненно прав, так это в том, что его неприязнь к новоявленной сестре по служению носила характер иррациональный и безосновательный. К дверям гостиницы он подошел почти уже в дипломатическом состоянии духа, каковой едва не разлетелся в пыль при первых же словах владельца, повторившего своими манерами поведение хозяина постоялого двора, давшего приют господину следователю. В ответ на поначалу вежливую просьбу доложить о приходе и препроводить майстера инквизитора к госпоже фон Рихтхофен Курт выслушал отказ, составленный весьма многословно, но от этого не менее неучтиво, и высокомерная ухмылка какого-то парня из низшей обслуги была последним камешком на чаше весов, противоположной той, где покоилось его терпение. Хозяина он подтянул к себе за воротник его недешевого одеяния, другой рукой изобразив грозящий кулак в сторону встрепенувшегося парня.

– Этот городишко начинает меня раздражать, – пояснил Курт, глядя в глаза владельцу; тот был выше майстера инквизитора на полголовы, отчего стоял теперь, пригнувшись к удерживающей его руке. – Почему-то здесь почитается нормой дерзость по отношению к представителям Конгрегации, что не может не беспокоить меня как ее служителя.

– Вторжение в личную жизнь моих постояльцев… – начал хозяин, все еще пытаясь соблюсти достоинство, явно попираемое расположением в пространстве, и Курт оборвал, чуть повысив голос:

– …будет по первому моему слову, если потребуется! Если я спрошу, что заказал на завтрак один из них – я должен услышать ответ; если мне надо будет знать, когда и кто ложится или встает, что и кто бормотал вчера во сне – я буду это знать, и когда я требую указать нужную мне комнату – ты должен сказать «да, майстер инквизитор» и проводить меня немедленно. В противном случае я буду расценивать твое поведение как попытку помешать следствию, от чего полшага до соучастия, каковое карается. И поскольку отделения Конгрегации нет в этом городе, подвергать наказанию я имею право, избирая вид кары по собственному усмотрению – начиная штрафом и кончая казнью на месте. А теперь, если ты осознал мои слова, скажи «да, майстер инквизитор».

– Да, майстер инквизитор, – не сразу сумел выдавить владелец, пряча глаза от закаменевших чуть поодаль своих работников. – Я вас понял.

– Имя, – потребовал Курт, разжав пальцы, и хозяин, распрямившись, поспешно отступил на два шага, судорожно расправляя воротник.

– Штрайхер, майстер инквизитор. Отто Штрайхер.

– Хорошо, господин Штрайхер, – перейдя к подчеркнуто вежливому тону, кивнул Курт. – Начнем заново. Итак, графиня фон Рихтхофен. Дабы я не бродил по вашей гостинице, распугивая обслугу и прочих постояльцев, будьте столь любезны – укажите мне, где я могу найти ее.

– Но ведь вы понимаете, что, не доложив, я не могу вас… – подавившись последним словом, вновь попытался возразить владелец, и он нахмурился:

– Вы полагаете, что о понятии «приличие» служители Конгрегации не осведомлены, господин Штрайхер?

– Я этого не говорил.

– И не надо, – одобрил Курт, развернув его за плечо в сторону лестницы и легонько подтолкнув в спину. – Прошу вас.

По широким, ни разу не скрипнувшим ступеням тот поднимался торопливо, не оборачиваясь на майстера инквизитора, каковой разглядывал это пристанище путешествующих с интересом и пристрастием, отмечая, что, если обычные, привычные ему трактиры и постоялые дворы смотрелись, мягко говоря, скромно рядом с тем, где пребывал он сейчас, то в сравнении с его временным обиталищем владения Отто Штрайхера казались едва не дворцом. Этажей в гостинице было три, и тот факт, что снаружи здания последний не выступал далеко за пределы первого (экономя, как у большинства прочих домов, затраты на выкупленную у города землю), говорил о том, что она изначально строилась как помещение, долженствующее приносить немалый доход. Остановясь у вычурной тяжелой двери, Курт подумал с усмешкой, что сейчас коридоры не всех замков отличаются столь же расточительным украшательством, и высокородные гости видят в «Моргенроте» ту роскошь, каковой уже не осталось в их собственных жилищах. Подстроиться под новые времена с их новыми законами жизни сумели не все; большинство из родовитой знати всю ту товарно-денежную суету, в которую столь легко вписался фон Вегерхоф, почитает за урон достоинству потомственного воителя и землевладетеля, разбираться в ней упрямо не желает, и те из их потомков, кто является хотя бы ровесником Курта, уже не застали времен, когда их крестьяне не были богаче своих хозяев…

На просьбу владельца доложить о приходе господина следователя, высказанную сквозь частые запинки, горничная графини фон Рихтхофен кивнула без тени удивления во взгляде и ненароком отстранила Отто Штрайхера с порога, словно смахнув муху, кружащую над выставленным к окну пирогом.

– Доброго утра, майстер инквизитор, – проговорила она невозмутимо, указав внутрь богато обставленной светлой комнаты широким жестом. – Сюда, прошу вас.

Закрывая за собою дверь, Курт успел увидеть растерянное и чуть побледневшее лицо хозяина, наверняка испытавшего немалое облегчение от того, что доходная постоялица совершенно явно не станет сыпать громами и молниями и немедленно съезжать, сетуя на докучливость окружающего мира.