— Олберт, как это мило.

— И как по-эдиповски, — подхватила Маффин, направляясь к выходу. — Пока, миссис Робинсон, скоро увидимся.

— Скоро? — Софи в замешательстве взглянула на нее.

— На вечеринке в честь твоей помолвки, голубушка. То есть сегодня… — Маффин сверилась со своими усыпанными драгоценными камнями шикарными часиками и пристально посмотрела на Софи, — меньше чем через час. Мне предстоит капитальный ремонт — и тебе, судя по всему, тоже.

Маффин выпорхнула за дверь. Софи взяла Олберта на руки и подошла к микроволновой печи. Качая малыша, она вгляделась в свое отражение в ее стеклянной дверце и с тревогой осознала, что, вероятно, давно уже прячется за спинами детишек, заслоняя их нуждами свои собственные.

Хорошо прятаться от реальности за милого Олберта, но нельзя не видеть того, что кожа стала бледной и под потускневшими глазами залегли от усталости лиловые круги, а ведь глаза всегда были самым большим достоинством ее внешности — зеленые, словно луговая трава, как однажды сказал Джей.

Невозможно поверить, что каждодневный уход за малышами и зверюшками не поддерживает в ней физическую форму, но это было так. Правда, вероятно, все дело в растянутой майке и бесформенных брюках, но что-то подсказывало Софи: не в одежде причина того, что в стекле отражалась отяжелевшая, мешковатая фигура. Сколько же времени прошло с тех пор, как она последний раз смотрелась в зеркало? Как ни печально, но Маффин права. И одной косметикой здесь уже не обойдешься. Нужно что-то делать с фигурой. Удивительно, что вообще кто-то еще хочет на ней жениться.

Олберт заерзал у нее на руках.

— А жи… жи… животные умеют плакать? — спросил он, уткнувшись в ее майку.

Наверное, могут, подумала она.

— Ты обидел Люси?

Малыш кивнул, не поднимая головы от ее плеча. — Я назвал ее глупой дулочкой и надоедой, — тихо признался он.

— Ой-ой-ой! — Софи потрепала его по волосам и почувствовала, как запершило в горле. Господи, как же она любила этого ребенка! — За такое следует просить прощения, дружок.

Спустя минуту, когда Олберт поковылял во двор заглаживать вину, Софи вернулась мыслями к себе и той ситуации, в которой оказалась. Ее отчаянное стремление работой заглушить боль от потери мужа осложнялось еще и тем, что тело его так и не было найдено. Она не знала, как навсегда распроститься с человеком, который растворился в воздухе.

Да, это он умер пять лет назад, но, поскольку у Софи не было возможности похоронить его, она похоронила себя. Похоронила в этом уютном маленьком домике-вагончике, в работе, заполнявшей все ее время. Но, в конце концов, пришлось смириться с фактом, что муж уже не вернется, иначе она никогда не смогла бы оправиться от потрясения и горя. И только признав факт его смерти, она начала жить снова, но для этого понадобились месяцы интенсивного лечения.

Самым странным было то, что Софи почувствовала облегчение. Она до конца не могла этого понять. Отпустив от себя любимого, она ощутила не только неизбежно наступающую в такой ситуации свободу, но и странное чувство безопасности будущей жизни без Джея. Она, в сущности, никогда по-настоящему не знала его, он пронесся "через ее юность подобно циклону и сделал окружающий мир волнующим и опасным. Он воплотил, порой даже пугая, все, даже кое-какие запретные, ее романтические фантазии.

Софи вошла в семью Бэбкоков в четырнадцать лет, они были ее опекунами, но с Джеем встретилась лишь год спустя. Сначала он был в Сьерра-Неваде, куда его отослали для участия в специальной молодежной программе, чтобы там он научился контролировать свои порывы и соблюдать военную дисциплину, потом учился в колледже. Но ничто не смогло сломить его гордость и независимый дух. Джей был подобен природной стихии, и когда они встретились, Софи Уэстон моментально покорила его, ибо показалась ему солнечным лучиком, пробивающимся сквозь туман.

Софи долго противилась бесшабашному обаянию Джея, испытывая подспудный страх перед ним. При его приближении она каменела или, того хуже, вскрикивала и убегала. Он наблюдал за ее реакцией с типичной для мужчины смесью смущения и удовольствия. Но однажды последовал за ней в оранжерею, где она обычно пряталась, и там, среди буйно разросшихся вьющихся роз и глициний, поцеловал.

Один невинный поцелуй, но Софи потеряла голову, сердце да, пожалуй, и всю себя целиком. Вскоре Джея снова отослали, на сей раз в престижную фармацевтическую школу, основанную его предками, похоже, не столько для того, чтобы он приобрел специальное образование, сколько для того, чтобы охладить их пыл. Но фармакология оказалась для Джея слишком пресным занятием. В конце концов, он сбежал из школы, и в тот самый миг, когда снова переступил порог дома, их взаимное влечение бурно вырвалось наружу. Софи стала на несколько лет старше, гораздо меньше боялась его и горела желанием отдать ему то единственное, чем он еще не владел, — свою невинность.

Джей предупреждал о необходимости предохраняться, но Софи была душой романтической и слишком влюбленной. Когда у нее наступила задержка, они с Джеем решили, что она беременна, и тайно поженились. Для семьи, когда все открылось, это было как гром среди ясного неба, но, в конце концов, союз получил благословение даже Уоллис — особенно Уоллис, ведь появилась большая надежда на то, что теперь Джей остепенится.

Джей действительно начал было работать в семейном бизнесе, но когда выяснилось, что Софи не беременна, более того, что она вообще не может забеременеть, отношения между ними стали натянутыми. Она хотела иметь детей, и обследование показало, что она способна рожать. Дело было в Джее — он оказался бесплоден. Эта новость, похоже, еще более усугубила его отвращение к ежедневной службе с девяти до пяти, и, видя, сколь непреодолимой становится его тяга к путешествиям, Софи сама поощрила его к тому, чтобы он порвал с «Бэбкок фармацевтикс» и предался своей страсти к путешествиям.