Приведенным выше диалогом закончился разговор, происходивший 20 сентября, всего через три дня после того, как штаб 424-го полка разместился в Сен-Вите. Бельгийская контрразведка известила Уилера о том, что в Хеммересе находится некий Шефольд, но майор, возможно, и не проявил бы так быстро интереса к этому субъекту, если бы Шефольд вскоре после того, как американцы заняли Маспельт, не появился у Кимброу и не попросил разрешения переходить через линию фронта, когда ему заблагорассудится.

— Что он за тип? — спросил Уилер по телефону.

— Провалиться мне на этом месте, — сказал Кимброу, — если он шпион.

— Ты, должно быть, действительно хороший адвокат, Джон, — сказал Уилер, — разбираешься в людях. У бельгийцев он на отличном счету. Дай ему одного из твоих людей и пришли его ко мне.

Ибо в любом случае необходимо было подвергнуть Шефольда проверке; «screening» [24] прошла во всех отношениях удовлетворительно, но пропуск через американскую линию обороны Шефольд получил главным образом потому, что отказался заниматься военным шпионажем и не настаивал на своем принципе, если дело примет серьезный оборот. Американцев вполне бы устроило, если бы этот человек время от времени сообщал о настроениях среди немецкого населения. Это он обещал.

— Для вас было бы лучше, — сказал ему Уилер, — если бы вы пока убрались в Брюссель или куда-нибудь еще, где безопаснее.

— Видите ли, — ответил Шефольд, — в Брюсселе я знаю каждую картину. Мне там уже скучно.

Уилер сказал ему, что он историк, и Шефольд осведомился о состоянии исследований по истории искусств, проводимых в США, а также о судьбе некоторых эмигрировавших в Америку немецких ученых. Уилер почти ничего не мог ему сообщить. История искусств не была его предметом.

Он позвонил Кимброу и сообщил о результатах своего разговора.

— Я распоряжусь, чтобы мои люди пропускали его, — сказал Кимброу. — И объясню им, что он не из тех немцев, которые занимаются для нас шпионажем.

— Договорились, — сказал Уилер. Он тоже хотел, чтобы с Шефольдом обращались как можно лучше.

В противоположность майору Динклаге, капитан Кимброу не испытывал ни малейших сомнений по поводу того, может ли он называть «своими» людей, которыми командовал (3-ю роту 3-го батальона).

Из-за своего роста-1,85 — Борек был в роте правофланговым. Фельдфебель уже начал цепляться к нему.

— Вы что, не умеете стоять прямо, рядовой Борек?

— Нет.

Рота затаила дыхание.

— Повторите!

— Нет.

— Как надо сказать?

— Нет, господин хауптфельдфебель.

— Повторите еще раз, громче!

— Нет, господин хауптфельдфебель.

— А громче вы не можете?

— Нет, господин хауптфельдфебель.

— И стоять прямо вы тоже не можете?

— Нет, господин хауптфельдфебель.

— Почему не можете?

— Из-за душевной предрасположенности, господин хауптфельдфебель.

Несколько человек засмеялись. Райдель, не отличавшийся высоким ростом, стоял на левом фланге и не смеялся; он восхищался Бореком, Борек отколол номер, против которого ротный фельдфебель был бессилен; он мог написать рапорт на этого новобранца, но потом началось бы долгое расследование насчет душевной предрасположенности; офицеры и лекари в чинах, у которых хлопот по горло — венерических подштопывают, — с интересом слушали бы его; ясно, куда Борек метит: хочет, чтобы его перевели на тепленькое местечко.

— Молчать! — заорал фельдфебель. Он снова повернулся к Бореку:-Трижды вокруг строя бегом, марш!

И пока продолжалась утренняя поверка, Борек трижды обежал вокруг строя. Каждый раз, когда он пробегал мимо Райделя, тот замечал, что лицо юноши становится все бледнее. Стекла его очков запотели. Хотят доконать, подумал Райдель; если им удастся довести его до того, что он откажется выполнять приказ, тогда ему крышка. Он обратил внимание на то, что, когда Борек после третьего круга встал в строй, у фельдфебеля хватило хитрости воздержаться от каких-либо торжествующих замечаний. Теперь этот молокосос попал в черный список, такие вещи Райдель знал точно.

И Райдель решил позаботиться о том, чтобы убрать парня, так сказать, с линии огня, иными словами: чтобы Борек при построении стоял не первым, а третьим и не так бросался в глаза.

Для этого Райдель обратился к фельдфебелю Вагнеру, который с ним согласился, но при этом поглядел на него с удивлением.

— Что это с вами, Райдель? — спросил он. — Вы обычно и пальцем не пошевельнете ради такой мелюзги.

— Просто не хочу, чтобы мое отделение вечно было на плохом счету, — сказал Райдель.