Может, я когда-нибудь до этого доберусь. А пока контракт на перевод компьютерных игр меня вполне устраивает. Да и платят лучше, напомнила я Клео.

— Подумай только, как здорово мы сможем отдохнуть на деньги, которые я сейчас зарабатываю!

— Ким, ты уже два года не была за границей. Наша кошка и то чаще пользуется твоим чемоданом, чем ты.

— Хочу заметить, что я говорю на шеста языках.

— Испанский среди них на втором месте, а ты даже никогда не была в Испании.

— Поеду еще, может быть.

— Ну, раз так — беру все слова обратно. — Клео изображает пальцами в воздухе кавычки. — Вот: платье для фламенко — это номер один!

Я смотрю на наше исчерканное исправлениями сочинение на тему «Как потратить 5000 фунтов».

— Довольна? — фыркает Клео.

— Ненавижу ходить по магазинам, — со стоном отзываюсь я.

— Я тоже.

Теперь мы обе внимательно рассматриваем свои ноги.

— Слушай, у меня волосы растут на большом пальце!

— У меня тоже.

Я перелистываю каталог «Фриманс» до раздела нижнего белья, быстро считаю, в столбик на уголке листа и говорю:

— Как насчет трехсот двенадцати пар колготок из разряда втяни-все-в-себя?

Клео знает, что за этим последует, и выжидательно ко мне поворачивается.

У меня сердце стучит, как барабан, и пересыхает во рту. Поверить не могу — мы столько времени провели в унылых размышлениях и разговорах на эту тему (и началось все задолго до того, как эти деньги свалились нам на голову), и вот теперь в моей власти претворить все наши фантазии в жизнь.

— Или… — начинаю я, вся дрожа.

Клео едва слышно выдыхает:

— Или… — мол, продолжай.

Я хватаю ее за руку, и мы визжим хором:

— ЛИПОСАКЦИЯ!

Когда в твоем распоряжении тысячи фунтов, хирургическое вмешательство, чреватое негативными последствиями, становится единственным выходом из ситуации.

Мы с Клео выпили за это решение и приготовились к нашему любимому времяпрепровождению: «Кто на свете всех толстее?»

— Знаешь, говорят, что целлюлит похож на творожную массу?

— Aгa, — говорю.

— Так вот мне, по-моему, досталась с кусочками ананасов!

— Это еще ничего, — хихикаю я, продвигаясь поближе. — Посмотри только на мой живот — ну прямо Будда! На сырых водорослях такого не отрастишь!

— Уверена, что где-нибудь на свете есть племя, которое сочло бы нас богинями, — задумчиво говорит Клео.

— Конечно, — поддакиваю я, — Это племя называется каннибалы. Мы для них — все равно что порция на шестерых в «KFC». [3]

Мы валимся от смеха на диван. И пусть у нас обеих всего только 14-й размер, но нас почему-то забавляют подобные разговоры. И лучший способ отпраздновать тот факт, что мы вот-вот превратимся в обезжиренных femmes fatales, [4] — поиграть в первую консультацию перед будущей операцией…

По очереди мы отмечаем красным фломастером зоны, «подлежащие уничтожению». И хотя краска во фломастере кончилась на самом интересном месте, мы все-таки похожи на два живых пазла. Перед тем, как заняться подтяжкой лица при помощи скотча, мы становимся плечом к плечу перед большим зеркалом и приходим к выводу, что, если собрать вместе все, что у нас есть хорошего, получится женщина с почти приличной внешностью: от Клео взять длинные ноги (целлюлит она сама себе придумала), покатые плечи и каштановые волосы, добавить мою грудь, мои кошачьи глаза и непропорционально утонченные запястья — вот и порядок. Потом представляем себе, какое чудище получилось бы из того, что осталось, и вдруг проникаемся благодарностью за то, что имеем, — и почти уже отговариваем друг друга от операции.

Но нет. Это же наша мечта.

Мы уже выбрали клинику. Однажды осенью нам нечего было смотреть по телевизору, и мы рылись в журналах, которые и сейчас высятся в углу Пизанской башней. Мы рассматривали рекламу пластических клиник на задних обложках — ну, знаете, где фотография жуткой, заплывшей жиром складчатой карги, а рядом — пышногрудая и узкобедрая нимфа, при этом утверждается, что это снимки одного и того же человека до и после операции.

— Ага, до и после того, а потом они вышли оттуда, держась за руки, — ехидничала Клео, но я знала, что в глубине души ей очень хочется верить, что такое превращение действительно возможно: один надрез, убрать немного лишнего — и вот оно!

Мы остановились на клинике доктора Чарта. потому что нам понравился ее бойкий слоган: «Все к Чарту!».

— Подумать только, через неделю доктор будет задумчиво рассматривать наши бесчувственные тела, размышляя от неизбежной тощете всего сущего! — хихикает Клео, пританцовывая по комнате.

— Мы должны заключить договор — никому ни слова, — сурово настаиваю я.

— А твоя мама?

— Ни за что! — протестую я.

Я хочу, чтобы эта перемена была исключительно моим решением. Мама не раз искала возможность вернуть утерянное влияние на меня и мою внешность с тех пор, как я выросла настолько, чтобы восстать против ее стремления сделать из меня куколку в оборочках и локончиках. Если есть на земле религия, по догматам которой дети не имеют права самостоятельно выбирать себе одежду, пока живы их родители, мама бы тут же к ней примкнула. Ее беспокоит даже мой макияж — вернее, его отсутствие: «Какая-то ты бледная, дорогуша», — и тут же откуда ни возьмись, являются тошнотворно яркие тени-помады-румяна. Но печаль всей ее жизни — это мои волосы. Я счет потеряла полученным вырезкам из журналов с фотографиями Минни Драйвер и Николь Кидман — их упругие от природы кудри были тщательно распрямлены в парикмахерской. Я тайком попыталась распрямить свои волосы, но в результате получила что-то вроде химической завивки, которая утратила желание жить. И я их отрезала. Тоща мама сказала, что я похожа на мальчишку. Я проигрываю в любом случае. В вопросах внешности у нее всегда на руках все козыри. И она не устает мне это доказывать.