Уже подступали сумерки, когда мы, проехав десять миль, прибыли в Абу-эль-Лиссан. Люди Мавлюда разошлись по домам, и нас никто не встречал, чему я был рад, так как мы выглядели грязными и жалкими, как стриженые коты. После Абу-эль-Лиссана дорога была легче: промерзший грунт на протяжении последних двух миль до вершины Штара был твердым, как железо. Из ноздрей наших верблюдов при каждом выдохе вырывался белый пар. После быстрой езды мы скоро увидели в разрывах облаков роскошную Гувейрскую равнину, алевшую цветами, теплую и уютную. Облака эти как-то необычно нависали над котловиной, образуя плоский слой, похожий на свернувшееся молоко и державшийся на уровне вершины, на которой мы стояли. Мы несколько минут с удовольствием любовались этим зрелищем. То и дело от облаков отрывались пучки ледяной пушистой пены, похожей на пену морского прибоя, и опускались на нас. Стоя на краю крутого обрыва, мы чувствовали, как они падают на наши лица, а оборачиваясь, видели, как белая кромка проплывала над зубчатым гребнем, разрываясь в клочья и превращаясь в порошок инея или в струйки воды на торфянистой почве. Налюбовавшись небом, мы спустились ниже и, наслаждаясь спокойным мягким воздухом, направились через перевал к сухому песку. И все же удовольствие оказалось не таким полным, как мы надеялись. Боль от восстановления кровообращения в наших конечностях и в мышцах лица была гораздо острее, чем ощущение при замерзании, при обратном процессе, и мы наконец поняли, что наши ноги жестоко изранены и побиты о камни. В ледяной грязи мы этого не чувствовали, но здешний теплый солоноватый песок разъедал ссадины. Словно обезумев, мы повскакивали на своих верблюдов и, тупо нахлестывая их, устремились в Гувейру. Перемена в окружающей обстановке сделала верблюдов спокойнее, и они благополучно доставили нас домой.

Праздные вечера, в особенности три из них, проведенные под тентами бронеавтомобилей за разговорами с Аленом Доуни Джойсом и другими, не без наших хвастливых рассказов о Тафилехе, доставили нам большое удовольствие. И все же эти друзья, как мне казалось, были несколько опечалены, потому что проведенная вместе с Фейсалом две недели назад большая экспедиция с целью овладения Мудоварой себя не оправдала. Это произошло отчасти потому, что по-прежнему существовала старая проблема взаимодействия регулярных войск с нерегулярными силами, а отчасти из-за ошибки старого Мухаммеда Али эль-Бейдави, поставленного командовать людьми из племени бени атийех, который дошел с ними до воды, скомандовал: «Полуденный привал!» – и просидел там два месяца, потворствуя гедонистским склонностям арабов, которые делали их беспомощными рабами плотской терпимости. В Аравии, не знавшей изобилия и излишеств, мужчины были подвластны обольщению самой простой пищей. Каждый кусок, проходивший через их губы, мог, если они оказывались недостаточно бдительными, превратиться в наслаждение. Соблазнительной роскошью могли стать такие простые вещи, как проточная вода или тенистое дерево, редкость которых и злоупотребление ими часто разжигали их похоть. Это напомнило мне Аполлона: «Отойдите от него вы, люди Тарса, сидящие на своей реке как гуси, опоенные его белой водой!»

Из Акабы доставили тридцать тысяч фунтов золотом для меня и для моей кремовой верблюдицы Водейхи, лучшей из остававшегося поголовья моего табуна. Она была выращена племенем атейба и выиграла для своего старого хозяина много скачек. Верблюдица находилась в прекрасном состоянии, упитанная, но не слишком, подушечки на ее ногах затвердели в многочисленных переходах по кремнистым северным землям, шерсть у нее была густая, матовая. Невысокая и на первый взгляд тяжеловатая, она была всегда послушна и шла плавно, поворачивая налево или направо, в зависимости от того, с какой стороны я похлопывал ее по рогу седла, и поэтому я ездил на ней без палки погонщика, с удобством читая на ходу какую-нибудь книгу, когда позволяли условия марша.

Поскольку мои люди были в Тафилехе, или в Азраке, или вообще в отпуске, я попросил Фейсала назначить для меня временных сопровождающих. Он предоставил мне двух своих кавалеристов с лошадьми, Серджа и Рамейда, из племени атейба, а для охраны моего золота выделил шейха Мотлога, в ценности качеств которого мы убедились, исследуя на броневиках равнины под Мудоварой. Он поехал с нами как знавший местность гид и, восседая высоко на куче багажа, погруженного на фордовский автомобиль, указывал препятствия. Машины на большой скорости выехали на песчаные холмы и скатывались с них, раскачиваясь, как лодки на волнах. На одном опасном повороте грузовик занесло и развернуло на сто восемьдесят градусов. Мотлога выбросило из машины, и он ударился головой. Маршалл остановил автомобиль и подбежал к нему, кляня себя за неосторожность. Но шейх, уныло потирая ушибленную голову, мягко проговорил: «Не беспокойтесь обо мне. Я просто пока еще не научился ездить на этих штуках».

Золото было разложено в мешки по тысяче фунтов. Я вручил по два мешка четырнадцати из двадцати людей Мотлога, а последние два взял сам. Один мешок весил двадцать два фунта, и при ужасных дорожных условиях два мешка, подвешенных к седельным вьюкам с обеих сторон, были предельным грузом для верблюда. Мы пустились в путь в полдень, надеясь проехать как можно больше, но, к сожалению, уже через полчаса верблюды ступали по мокрому грунту; начавшийся затяжной дождь промочил нашу одежду до нитки, а шерсть верблюдов свернулась под дождем, сделавшись похожей на шкуру промокшей собаки.

Именно на этом этапе Мотлог увидел палатку шерифа Фахда на вершине горы из песчаника. Несмотря на то что я спешил, он предложил остановиться на ночлег в этом месте и посмотреть, как будут выглядеть эти горы на следующий день. Я понимал, что попусту проводить дни в нерешительности было фатальной ошибкой, и поэтому попрощался с ним и продолжил путь с двумя своими людьми и с шестью связанными с Шобеком ховейтатами, присоединившимися к нашему каравану.

Эта дискуссия нас задержала, и мы добрались до подножия перевала только с наступлением темноты. К сожалению, начался мелкий дождь, и едва мы успели позавидовать Мотлогу, воспользовавшемуся гостеприимством Фахда, как внезапно какая-то красная вспышка слева заставила нас повернуть в том направлении. Мы увидели Салеха ибн Шефию, расположившегося в палатке и трех пещерах с сотней своих вооруженных вольноотпущенников из Янбо. Салех, сын шутника бедняги старого Мухаммеда, был отличным парнем, взявшим приступом Ведж в памятный день Виккери.

«Чейф энтс!» – я два или три раза повторил арабское приветствие. Салех сверкнул глазами, как это умели делать люди племени джухейна, подошел ко мне и с поклоном раз двадцать подряд своим сильным голосом, не переводя дыхания, проговорил: «Чейф энтс». Я не любил оставаться в долгу и так же торжественно повторил те же слова еще раз двенадцать. Он ответил мне новой длинной серией залпов – на этот раз их было много больше двадцати. И я сдался, начиная понимать, как много значило в Вади-Янбо бесконечное повторение приветствий.

Несмотря на то что с моей насквозь промокшей одежды стекала вода, он пригласил меня в палатку, на свой ковер, и, пока подходило тушеное мясо с рисом, дал мне новую одежду, сшитую его матерью. Потом мы улеглись и проспали всю ночь в полном комфорте под стук капель дождя по двойному слою полотна палатки работы мастеров Мекки.

На рассвете мы продолжили путь, дожевывая хлеб гостеприимного Салеха. Едва мы ступили на крутой подъем, как Сердж посмотрел вверх: «Горы-то в ермолках!» – заметил он. Действительно, каждая вершина была покрыта белым куполом снега. Непривычные к снегу люди племени атейба устремились вверх по перевалу, чтобы пощупать это чудо своими руками. Их верблюдам снег также был незнаком, животные, опуская к земле свои медлительные шеи, принюхивались к его белизне, а потом поднимали головы и продолжали смотреть вперед, по-прежнему не проявляя никакого интереса к окружавшей их действительности.