Четвертый, легкий переход привел нас в Ататиру, которая и была нашей целью: здесь стояли лагерем наши союзники Мифлех, Фахд и Адхуб. Фахд все еще был болен, и навстречу нам вышел Мифлех, приветствуя нас своей медовой речью, с лицом притворщика, снедаемый алчностью, с подчеркивавшим это его свойство хриплым голосом.

Наш план, который в основном разрабатывал сам Алленби, был прост. Закончив приготовления, мы должны были дойти до Темеда, главного водопоя племени бени сахр, оттуда под прикрытием его кавалерии выступить на Мадебу и подготовить ее для размещения там нашего штаба, пока Алленби будет приводить в порядок дорогу от Иерихона до Сальта. Нам предстояло без единого выстрела соединиться с британцами.

Пока же нам оставалось лишь просто ждать в Ататире, которая, к нашей радости, утопала в зелени и где в каждой впадине стояла вода, а русла долины поросли высокой травой, изобиловавшей цветами. Бесплодные от соли меловые гребни окаймляли русла потоков, подчеркивая восхитительную красоту пейзажа. С вершины самого высокого из них перед нами открывалась панорама местности, простиравшейся к югу и к северу, и нам было видно, как ливший внизу дождь, словно резкими взмахами жесткой кисти, окрашивал долины широкими полосами зелени по белому фону меловых отложений.

Все росло в полную силу, с каждым днем картина эта становилась полнее и ярче, и наконец пустыня стала похожа на роскошный заливной луг. Игривые порывы ветра носились над нею, сталкиваясь друг с другом; шквалистые накаты, врываясь в траву, то и дело клонили ее к земле, превращая на мгновение в валки, отливавшие темным и светлым атласом, подобно прикатанной молодой кукурузе. Мы сидели на гребне, созерцая эти метавшиеся внизу тени и содрогаясь всем телом в ожидании сильных порывов ветра, а вместо этого наши лица овевало теплое, ароматное, какое-то невероятно нежное дыхание, вместе с потоком серебристо-серого света улетавшее за нашими спинами вниз, к зеленой равнине. Наши привередливые верблюды целый час, если не больше, щипали траву, а потом долго лежали, переваривая съеденное и громко пережевывая зеленую, пахнувшую маслом жвачку.

Наконец пришла весть, что англичане взяли Амман. Через полчаса мы уже ехали в Темед, оставив позади пустынную железнодорожную линию. Из последующих сообщений мы поняли, что англичане отступали, и хотя мы уведомили об этом арабов, те не обратили на это никакого внимания. Очередной курьер сообщил, что англичане только что оставили Сальт. Это полностью противоречило намерениям Алленби, и я прямо заявил, что это неправда. Потом галопом примчался еще один посыльный и сказал, что англичане разобрали всего лишь несколько рельсов к югу от Аммана после безрезультатного двухдневного штурма города. Я был серьезно озабочен этими противоречивыми слухами и послал Адхуба, который, как я был уверен, не мог потерять голову, в Сальт, с письмом к Четвуду с просьбой сообщить о действительном положении вещей. В ожидании ответа мы в тревоге топтались по всходам ячменя, лихорадочно строя один за другим планы своих дальнейших действий.

Поздно вечером из долины донесся стук подков, и вернувшийся Адхуб сказал, что чувствующий себя победителем Джемаль-паша вешает в Сальте местных арабов, радостно встретивших англичан. Турки продолжали преследовать Алленби в долине Иордана. Можно было думать, что они вернут себе и Иерусалим. Я достаточно хорошо знал своих соотечественников, чтобы отвергнуть такую возможность, но было очевидно, что дело совсем плохо. Ошеломленные, мы отправились обратно в Ататир. Я был глубоко удручен этим неожиданным поворотом событий. План Алленби казался простым, и то, что мы так пали в глазах арабов, было достойно сожаления. Они никогда не верили в то, что мы выполним все обещанное, и теперь их вольным умам оставалось лишь радоваться бушующему приливу весны. Их воображение возбуждало появление нескольких цыганских семей, пришедших с севера с навьюченными на ослов изделиями медников на продажу. Люди племени зебн приветствовали их с малопонятным мне юмором, но я наконец сообразил, что, кроме законного расчета на прибыль от продажи своего товара, цыганские женщины открывали для арабских мужчин и более широкие перспективы.

Они были особенно благосклонны к агейлам и получали свое сполна, поскольку наши люди были горячими и очень щедрыми. Я также воспользовался их услугами. Было слишком досадно находиться в полном безделье так близко от Аммана и не попытаться посмотреть на него, и мы с Фарраджем наняли трех веселых цыганочек, завернулись в их одежды и впятером направились в город. Визит прошел успешно, и моим окончательным выводом была уверенность в том, что город следовало оставить в покое. Был и один неприятный момент: около моста, уже на обратном пути, несколько турецких солдат преградили дорогу нашей группе и, приняв всех пятерых за тех, за кого мы себя выдавали, проявили к нам самое дружеское расположение. Мы с самым скромным видом обратились в бегство с проворством, свойственным цыганкам, и скрылись нетронутыми. На будущее я решил вернуться к своей привычке надевать обычную британскую солдатскую форму, направляясь в лагерь противника. Я был слишком нахален, чтобы вызывать подозрение.

После этого я приказал индусам вернуться обратно к Фейсалу и направился туда сам. Мы вышли в дорогу в один из таких ясных дней, когда лучи рассветного солнца пробуждают чувства, а разум, уставший от ночных размышлений, еще спит. В такое утро в течение часа или двух чувства и цвета окружающего мира воздействуют на каждого человека вполне непосредственно и по-своему, не фильтруясь через мысли и, следовательно, не становясь типичными. Они представляются существующими сами по себе, и отсутствие четкого плана и осмотрительных формулировок больше не вызывает раздражения.

Мы ехали на юг вдоль железной дороги, ожидая встречи с индусами, медленно двигавшимися из Азрака. Наш небольшой отряд верхом на призовых верблюдах, не теряя бдительности, стремительно перемещался от одной выгодной позиции к другой. Тихий день позволял нам быстро двигаться напрямик через усеянные кремнем отроги гор, вместо того чтобы тащиться по множеству пустынных троп, которые вели лишь к местам стоянок, заброшенным с прошлого года, если не тысячу или несколько тысяч лет назад, потому что дорога, однажды проторенная в этом царстве кремня и известняка, сохранялась клеймом на лице пустыни так же долго, как долго существовала сама пустыня.