Сегодняшняя операция Нури была последним ударом, после которого турки отказались от намерения восстановить линию на участке между Амманом и Дераа. Мы этого не знали; их аэроплан по-прежнему кружил над нами, и мы торопились привести в негодность все еще довольно длинную взлетно-посадочную полосу. На следующий день Уинтертон, Джемиль и я выехали на автомобилях, чтобы изучить линию железной дороги, отходившей к югу от станции Мафрак. Нас встретил яростный пулеметный огонь, прицельность и интенсивность которого превосходили ожидаемое нами на основании нашего опыта. Позднее мы захватили в плен этих «стрелков» и выяснили, что они представляли собою немецкое пулеметное подразделение. Озадаченные, мы на короткое время отъехали, а потом поехали снова к соблазнительному мосту. Я планировал въехать под него на автомобиле, насколько позволит свод арки, и, укрывшись таким образом, заложить заряд под каменную опору. Я пересел в броневик, положил на заднюю часть машины шестьдесят фунтов пироксилина и велел водителю ехать под арку.

Уинтертон и Джемиль ехали за нами в автомобиле поддержки. «Очень жарко», – ворчал Джемиль. «Там, куда мы едем, будет еще жарче», – возразил Уинтертон, когда мы медленно ехали по нейтральному участку, поглядывая на падавшие вокруг снаряды и выбирая дорогу примерно ярдах в пятидесяти от насыпи, осыпаемые из пулеметов таким количеством отскакивавших от нашей брони пуль, какого хватило бы на неделю боев. Вдруг кто-то бросил в нас из-за линии ручную гранату.

Это новое обстоятельство сделало невозможным выполнение моего плана скрыться под мостом. С одной стороны, попадание в заднюю часть броневика вызвало бы детонацию нашего пироксилина и нас разнесло бы в куски, с другой – машина была бы беспомощна против ручной гранаты. Поэтому мы уехали обратно, чтобы повторить попытку с наступлением темноты. Вернувшись в Ум-эль-Сураб, мы узнали о желании Насира снова разбить лагерь в Умтайе. Это был первый этап нашего похода на Дамаск; его намерение было мне приятно, и мы решили двинуться туда, считая это хорошим оправданием того, что этой ночью ничего не будет сделано на линии. В ожидании наступления полуночи мы рассказывали друг другу всякие истории из нашего опыта, когда «хэндли-пейдж» начал бомбить станцию Мафрак. Стофунтовые бомбы, одна за другой, разносили в клочья вагоны, забивавшие запасные пути, пока все их не охватило огнем; турки прекратили обстрел.

Мы уснули, наградив очередного рассказчика за историю о выходке Энвер-паши после того, как турки взяли обратно Шаркей. Чтобы посмотреть на него, он приплыл на каком-то дрянном пароходишке вместе с принцем Джемилем и своим блестящим штабом. Когда пришли болгары, они устроили резню туркам. Когда те отошли, ушли и болгарские крестьяне, поэтому туркам было уже некого убивать. На борт привели какого-то седобородого старика, чтобы главнокомандующий мог над ним поиздеваться. Наконец забава утомила Энвера. Он подал знак двоим своим храбрецам и, открыв дверку топки пароходной машины, приказал: «Суньте его туда!» Старик со страшным криком сопротивлялся, но офицеры были сильнее, и дверка захлопнулась за его извивавшимся в агонии телом. «Мы отвернулись, почувствовав тошноту, и хотели уйти, – продолжал рассказчик, – но Энвер, склонив голову набок и к чему-то прислушиваясь, остановил нас. Прислушались и мы. Наконец в топке раздался какой-то треск. Он улыбнулся и проговорил: „Их головы всегда лопаются, как эта“».

Всю ночь и весь следующий день огонь над вагонами полыхал все ярче и ярче. Разгром турок был очевиден, и слухи об этом пошли среди арабов еще накануне. Они говорили, что Четвертая армия беспорядочной толпой отходила из Аммана. Бени Хасан, отсекавший отставших солдат и бессильные отряды, сравнивал их с цыганским табором на марше.

Мы собрались на совет. Наша работа против Четвертой армии закончилась. Тем ее остаткам, которые не попали в руки арабов, предстояло вернуться в Дераа безоружным сбродом. Нашей новой задачей было вынудить турок быстро эвакуироваться из Дераа, чтобы они не смогли сформировать из беглецов арьергард для охраны тыла. Поэтому я предложил пройти на север, мимо Тель-Арара, через железную дорогу, чтобы утром следующего дня быть в деревне Шейх-Саад. Это знакомая нам местность, там много воды, оттуда можно отлично вести наблюдение, а в случае прямого нападения без проблем отойти на запад, на север или даже на юг. Это отрежет Дераа от Дамаска, как и Мезериб.

Меня энергично поддержал Талаль. Одобрительно кивнули Нури Шаалан, Насир и Нури Саид. Мы стали готовиться к удару по лагерю. Броневики с нами не пойдут, им лучше оставаться в Азраке, пока не падет Дераа, после чего нам понадобится их помощь на пути в Дамаск. Свою работу сделали и истребители «бристоль», очистив небо от турецких аэропланов. Они могли вернуться в Палестину с информацией о нашем продвижении к Шейх-Сааду.

Машины сделали прощальный круг над нами. Глядя им вслед, мы заметили большое облако пыли, смешавшееся с дымом, медленно поднимавшимся над разрушенным Мафраком. Одна машина вернулась назад и сбросила нам записку о том, что от железной дороги к нам направлялось крупное подразделение кавалерии противника.

Это была плохая новость, потому что мы не были готовы к сражению. Броневики уехали, аэропланы улетели, одна рота пехоты на верблюдах была уже на марше, мулов Пизани навьючивали и выстраивали в походную колонну. Я направился к Нури Саиду, стоявшему с Насиром на куче золы у вершины холма, и мы стали думать вместе о том, уходить нам или остаться. В конце концов решили, что лучше уйти, поскольку Шейх-Саад был более надежным местом, и приказали нашим строевым подразделениям быстро сниматься.

С грузом же было сложнее, и поэтому Нури Шаалан и Талаль повели всадников руалла и хауран навстречу приближавшейся кавалерии, чтобы задержать преследование. У них оказался неожиданный союзник, потому что наши броневики, направлявшиеся в Азрак, тоже заметили противника. Оказалось, что эти турки были не собиравшейся напасть на нас кавалерией, а сбитыми с толку всадниками, искавшими кратчайшего пути восвояси. Мы захватили несколько сот изнывавших от жажды пленных и много лошадей, вызвав страшную панику. Страх распространился по всей линии, и турки, находившиеся на расстоянии многих миль от арабов, которые могли бы им угрожать, выбрасывали все лишнее, вплоть до винтовок, и как безумные убегали в Дераа, полагая, что будут там в безопасности.

Однако эти обстоятельства нас задержали, и ночью, без местной кавалерии, которая могла бы нас защитить от подозрительных деревенских жителей, принявших нас, одетых в форму хаки, за турок, нам вряд ли стоило двигаться, поэтому перед самыми сумерками мы остановились, чтобы дождаться Талаля, Насира и Нури Шаалана.

Эта остановка дала кое-кому время для того, чтобы оценить происходившее, и возникли новые вопросы о целесообразности нового перехода через железную дорогу, ведь мы могли оказаться в опасной зоне Шейх-Саада, на пути отхода главных турецких сил. Наконец около полуночи, когда я лежал без сна на своем ковре среди спавших солдат, ко мне пришел Сабин. Он высказался в том духе, что мы сделали достаточно много. Алленби назначил нас следить за Четвертой армией. Мы только что видели ее беспорядочное бегство. Свой долг мы выполнили и могли бы с почетом отойти к Босре, в двадцати милях к северу от дороги, где для оказания помощи нам сосредоточивались друзы под командованием Несиба эль-Бекри. Мы могли бы вместе с ними подождать, пока британцы возьмут Дераа, победоносно завершив кампанию.

Эта позиция меня не заинтересовала, поскольку, если бы мы отправились в Джебель-Друз, наша активная служба прекратилась бы до того, как была бы выиграна игра, и основная тяжесть главного удара легла бы на плечи Алленби. Я очень ревниво относился к чести арабов, служа которым должен был идти вперед любой ценой. Они присоединились к войне, чтобы выиграть свободу, и возвращение своего старого капитала силой своего собственного оружия должно было стать наиболее понятным для них символом.

Очевидно, что, прорываясь за Дераа в Шейх-Саад, мы оказали бы большее давление на турок, чем любое британское подразделение. Это лишило бы турок возможности снова сражаться по эту сторону Дамаска, а для этой цели небольшое количество наших жизней было бы недорогой ценой.