Сипягин быстро поднялся с кресла.

— У господина Нежданова! Я вспоминаю теперь. Уж не от него ли вы приехали?

— Никак нет, ваше превосходительство; напротив… я…

Сипягин снова сел.

— И хорошо сделали. Потому что я в таком случае попросил бы вас немедленно удалиться. Никакого посредника между мною и господином Неждановым я допустить не могу. Господин Нежданов нанес мне одно из тех оскорблений, которые не забываются… Я выше мести; но ни о нем я не хочу ничего знать, ни о той девице — впрочем, более развращенной умом, нежели сердцем (эту фразу Сипягин повторял чуть не в тридцатый раз после бегства Марианны), — которая решилась покинуть кров дома, ее приютившего, чтобы сделаться любовницей безродного проходимца! Довольно с них того, что я их забываю!

При этом последнем слове Сипягин двинул кистью руки прочь от себя, снизу вверх.

— Ваше превосходительство, я уже доложил вам, что я явился сюда не от их имени; хотя все-таки могу, между прочим, сообщить вашему превосходительству, что они уже сочетались узами законного брака… («А! все равно! — подумал Паклин, — я сказал, что совру… вот и соврал. Куда ни шло!»)

Сипягин поерзал затылком по спинке кресла вправо и влево.

— Это меня нисколько не интересует, милостивый государь. Одним глупым браком на свете больше — вот и все. Но какое же то самонужнейшее дело, которому я обязан удовольствием вашего посещения?

«А! проклятый директор департамента! — снова подумал Паклин. — Будет тебе ломаться, английская морда!»

— Брат вашей супруги, — промолвил он громко, — господин Маркелов схвачен мужиками, которых вздумал возмущать, — и сидит взаперти в губернаторском доме.

Сипягин вскочил во второй раз.

— Что… что вы сказали? — залепетал он уж вовсе не министерским баритоном, а так, какою-то гортанной дрянью.

— Я сказал, что ваш зять схвачен и сидит на цепи. Я, как только узнал об этом, взял лошадей и приехал вас предуведомить. Я полагал, что могу оказать этим некоторую услугу и вам и тому несчастному, которого вы можете спасти!

— Очень вам благодарен, — проговорил все тем же слабым голосом Сипягин — и, с размаху ударив ладонью по колокольчику в виде гриба, наполнил весь дом металлическим звоном стального тембра. — Очень вам благодарен, — повторил он уже более резко, — но знайте: человек, решившийся попрать все законы божеские и человеческие, будь он сто раз мне родственник, в моих глазах не есть несчастный: он — преступник!

Лакей вскочил в кабинет.

— Изволите приказать?

— Карету! Сию минуту карету четверней! Я еду в город. Филипп и Степан со мною! — Лакей выскочил. — Да, сударь, мой зять есть преступник; и в город еду я не затем, чтобы его спасать! — О нет!

— Но, ваше превосходительство…

— Таковы мои правила, милостивый государь; и прошу меня возражениями не утруждать!

Сипягин принялся ходить взад и вперед по кабинету, а Паклин даже глаза вытаращил. «Фу ты, черт! — думал он, — да ведь про тебя говорили, что ты либерал?! А ты лев рыкающий!»

Дверь распахнулась — и проворными шагами вошли: сперва Валентина Михайловна, а за нею Калломейцев.

— Что это значит, Борис? Ты велел карету заложить? Ты едешь в город? Что случилось?

Сипягин приблизился к жене — и взял ее за правую руку, между локтем и кистью.

— Il faut vous armer de courage, ma chere. Вашего брата арестовали.

— Моего брата? Сережу? за что?

— Он проповедовал мужикам социалистические теории! (Калломейцев слабо взвизгнул.) Да! Он проповедовал им революцию, он пропагандировал! Они его схватили — и выдали. Теперь он сидит… в городе.

— Безумец! Но кто это сказал?..

— Вот господин… господин… как бишь его?.. Господин Конопатин привез эту весть.

Валентина Михайловна взглянула на Паклина. Тот уныло поклонился. («А баба какая знатная!» — подумалось ему. Даже в подобные трудные минуты… ах, как был доступен Паклин влиянию женской красоты!)

— И ты хочешь ехать в город — так поздно?

— Я еще застану губернатора на ногах.

— Я всегда предсказывал, что это так должно было кончиться, — вмешался Калломейцев. — Это не могло быть иначе! Но какие славные русские наши мужички! Чудо! Pardon, madame, c'est votre frere! Mais la verite avant tout!

— Неужели ты в самом деле хочешь ехать, Боря? — спросила Валентина Михайловна.

— Я убежден также, — продолжал Калломейцев, — что и тот, тот учитель, господин Нежданов, тут же замешан. J'en mettrais ma main au feu. Это все одна шайка! Его не схватили? Вы не знаете?

Сипягин опять двинул кистью руки.

— Не знаю — и не желаю знать! Кстати, — прибавил он, обращаясь к жене, — il parait, qu'ils sont maries.

— Кто это сказал? Тот же господин? — Валентина Михайловна опять посмотрела на Паклина, но прищурилась на этот раз.