Как-то утром, не найдя себе более подходящего занятия, я отправился навестить своего двоюродного братца Таракана. Таракан жил на Восточном склоне горы в одной из кишащих ящерицами пещер. Таракан не охотился на медведей и не выращивал зерновые. Он целыми днями швырял комочки медвежьего жира, бизоний кизяк и протухшие фрукты о стену своей пещеры.

Таракан говорил, что он — Художник. Причем произносил слово Художник с заглавной буквы (хотя письменность пока еще не изобрели).

Каким бы невероятным это ни показалось, но у Таракана была женщина. Правда, самая страшная из всех, что живут на горе. Она целыми днями валялась на грязнущем полу Таракановой пещеры и смотрела на засохшие пятна медвежьего жира, заплесневелый кизяк и гнилые фрукты, прилепившиеся к стенам.

Она говорила, что сие есть выражение Тараканьей Души. Очень большой души.

Но уж очень вонючей.

Едва успев подойти к входу пещеры братца, я почувствовал запах едкого дыма. И точно — всю пещеру окутывал дым. А в самом центре сидели Таракан и его женщина. Они подожгли большую кучу сучьев и теперь вдыхали чад.

— Что вы делаете? — поинтересовался я.

— Балдеем, детка, — ответил Таракан. — Последнее изобретение.

— А что это значит-то?

— Вот видишь кучу сучьев, а? Сперва ее поджигаешь, а потом нюхаешь дым.

Я почесал в затылке, неумышленно раздавив нескольких любимых блох.

— А зачем?

— Ощущение, будто ты взлетаешь.

— Ты что-то не дальше от земли, чем я, — заметил я. — К тому же, еще и коротышка.

Таракан с отвращением фыркнул.

— Не твоего ума дело, парень, — сказал он. — Сие — лишь для Художников, Философов и Метафизиков (хотя Философов с Метафизиками тоже еще не изобрели). Взгляни-ка, вот моя последняя новинка!

К ближней стене пещеры прилип здоровенный комок медвежьего жира, в центр которого попал кусок бизоньей «лепешки». А все это добро было окружено красно-зелено-коричневой гнилью фруктов. Пахло произведение еще хуже, чем выглядело.

— Э-э… интересно… — промямлил я.

— Шедевр, детка, — гордо сообщил Таракан. — Я назвал его: «Душа Человека»!

— Э-э… «Туша Человека»? Подходяще…

— Нет-нет! Душа, не туша!

— Но, Таракан, ведь произношение по буквам еще не изобрели.

— Извини, забыл.

— Но так или иначе, — стараясь его приободрить, согласился я, — выглядит все равно Мастерски (что бы там оно ни значило).

— Спасибо детка, — хмуро произнес Таракан.

— В чем дело. Таракан? — поинтересовался. я, ибо выглядел он действительно скверно.

— Целую неделю мы ничегошеньки не ели.

— Так отчего ж ты не вышел и не убил медведя или кого-нибудь там еще? — удивился я.

— Я не имею права терять времени на охоту, — с негодованием воскликнул Таракан. — Я живу ради Искусства!

— Скорее всего ты умрешь ради Искусства, — ответил я.

— К тому же, — очень слабым голосом добавил Таракан, — я довольно скверный охотник. Я погиб бы с голоду, даже если бы днями напролет выслеживал медведя. А, скорее, сам медведь настиг бы меня. Так что, по крайней мере сейчас я голодаю по Здравомыслию.

Должен признать, звучало разумно. Таракан, во-первых, ужасно близорук, а, во-вторых, поразительно тощ. Всего девяносто фунтов хилизны.

— Ммммммм… — заметил я.

— Ммммммм — что? — полюбопытствовал Таракан.

— Ну, ты ведь знаешь старика Муравьеда? Он вообще не способен охотиться. Поэтому изготовляет наконечники для копий и меняет их на медведей. Может, и ты бы…

— Влезать в бизнес? — завопил Таракан. — Заделаться буржуа? Прекрати, пожалуйста! Я — Художник.

И неуверенно добавил:

— И кроме того, я же не умею делать наконечники для копий.

— Ммммммм…

— Ммммммм…

— Знаю! — воскликнул я. — Ты будешь продавать свои творения.

— Остынь, детка, — сказал Таракан. — С чего вдруг кто-то захочет менять еду на живопись?

— Ну потому., э-э… а…

— Полагаю, мне придется умереть с голоду.

— Постой-ка, — пришло мне в голову. — А если я уговорю кого-нибудь поменять пшцу на твое художество, отдашь ли ты мне часть еды, ну, скажем, одного медведя из каждых десяти?