Шрифт:
Боже, да за что же? Кончатся ли когда страшные испытания?
На Индию!
В то утро Матвей Иванович проснулся с тревожной мыслью о доме. В последнее время его все чаще стали одолевать думы о близких. Как там они? Живы ли? Здоровы? А как Марфа Дмитриевна?
С ней он сошелся через год после смерти Надежды. Он тогда нес службу на Кубанской линии. Прибывший из Черкасска казак сообщил, что жена его сильно занемогла. Выехать он смог лишь через неделю, а когда приехал, жена умирала. В тот приезд он похоронил свою разлюбезную Надежду, оставшись вдовцом с шестилетним сыном Иваном. Кое-как устроив дела и сына, он уехал назад, звала служба.
Возвратился через год. Отец потребовал:
— Ты, Матвей, не перестарок. Налаживай семью и сына определяй. А невесту мы уж присмотрели.
Родительский выбор пал на вдову Марфу Дмитриевну из старинного казачьего рода Мартыновых. Муж ее, генерал Кирсанов, умер в прошлом году, оставив на руках малолеток — сына и дочь.
Матвей Иванович не посмел противиться отцовской воле: у казаков родителей почитали, перечить было не в правилах. Вскоре состоялось сватовство и совсем негромкое празднество по случаю бракосочетания.
Удачен ли или нет их брак, один бог ведал. Только через каждые два года Марфа Дмитриевна одаривала мужа ребенком. Вначале шли девочки — Марфа, Анна, Мария, потом мальчики — Александр, Матвей, Иван…
Матвей Иванович тяжко вздохнул: «Слава казачья, да жизнь собачья!» Видимо, и наступивший 1801 год будет таким же безрадостным, как и прошедшие в ссылке и заточении и вычеркнутые из жизни почти четыре года. На душе стало еще тяжелее.
Было уже светло, когда за дверью послышались голоса. Среди них выделялся один, громкий и властный.
«Вот и конец! — холодея, подумал Матвей Иванович. — На эшафот, не иначе».
Лязгнул запор, дверь распахнулась.
— Здравствуй, Матвей Иванович! — донеслось до него.
— Кто это? — Он всматривался, щуря от боли воспаленные веки.
— Полковник Долгоруков, ваше превосходительство, Сергей Николаевич, комендант крепости.
— Что надобно, полковник?
— Пришел за вами, Матвей Иванович. Сам император требует!
У Платова даже ноги подкосились: успел, однако же, сесть на топчан.
— Император? Это зачем же?
— Не могу знать. Только требует немедленно к себе, во дворец.
— Как же пойду я в этаком виде? — Он провел рукой по давно не бритому, обросшему щетиной лицу. — Да неужто в этом одеянии?..
— Не извольте беспокоиться. Мы уладим. Зарюкин! — позвал комендант.
В дверях появился тот самый рябой унтер, что бесцеремонно обошелся с Матвеем Ивановичем, когда переодевал его.
— Слушаю-с!
— Мигом мундир генералу! Мундир генерала Войска Донского…
— Найдете ли? — усомнился Матвей Иванович.
— Найдем. У нас порядок строгий.
Мундир принесли, но вид его испугал. Плесень лежала густыми белесыми пятнами, позолота на погонах и пуговицах сошла, в довершение воротник и рукава, где прокладка пропитана крахмалом, обгрызаны крысами.
Нечего было и думать, чтоб в нем предстать пред императором.
— Ты что ж довел до сего? — сверкнул очами комендант. Унтер стоял ни жив ни мертв. — Выпороть бы тебя, сукиного сына! Как теперь являться к императору?
— Там еще есть генеральские мундиры, — пролепетал унтер.
— А ведь и впрямь. Неси быстрей!
Унтер возвратился бегом, неся мундир приличествующего вида, с генеральскими погонами и не потерявшими блеск пуговицами и шитьем.
— О-п! Да он как раз в пору! Словно с вашего плеча!
Мундир и в самом деле пришелся.
— Это чей же?
— Генерала Денисова, — поспешил с ответом унтер.
— Что? Денисова? Какого Денисова? — переспросил Матвей Иванович и стал расстегивать пуговицы.
— А вашего земляка, графа Федора Петрова Денисова.
— Он тоже схвачен? Одежду с его плеча не надену!
Матвей Иванович стал поспешно стаскивать мундир.
Непонятно из-за чего, то ли причиной было соперничество в лихости, то ли один другого обидел словом, только они, лихие донские рубаки, испытывали друг к другу неприязнь.
— Неужто мундиру предпочитаете камеру? — уставился на Платова комендант.
Упоминание о камере охладило узника.
— Ладно уж. — Он застегнул пуговицы и разом приосанился.