— И когда же, ваша светлость, последует на сей рейд команда?

— В разгар сражения. Как сложатся к тому выгодные обстоятельства. А для пущего удара присовокупим к делу и корпус Уварова. Твои казачки до утра пусть находятся в лесу, а потом их переместим на новое место. Оттуда и начнется рейд. А казачьими полками надобно ударить вот куда. — Кутузов пригласил Матвея Ивановича к карте. Платов подсел к столу, склонился вместе с фельдмаршалом над картой. На ней разрисованные цветные квадратики и прямоугольнички, означающие войска, свои и неприятеля.

Водя пальцем, фельдмаршал стал объяснять, как надобно казакам действовать; куда пробиться, что атаковать, да как предупредить ответный неприятельский удар, чтоб он не был для казаков неожиданным.

И еще приказал нынешней ночью провести разведку, но так, чтобы на рассвете разъезды непременно бы возвратились, потому что с утра начнется генеральное сражение. — Дозоры нужно пустить веером, и шире. Правые крайние пусть прочешут местность до самой Москва-реки, а левые — к Беззубово и далее, — объяснял фельдмаршал. — Туда, к Беззубово, подойдет корпус генерала Уварова. Задачу ему поставлю днем. Сам же буду находиться на возвышенности у Горок. Оттуда сподручней наблюдать за сражением. Возникнет надобность — ищи меня там.

Возвращаясь, Платов, изливая на Барклая досаду, рассуждал:

«Хороший ты генерал, Михаил Богданович! И видом своим и умом взял! Только как был немцем, так им и остался, хотя и служишь в русской армии. Видно, до гробовой доски не понять тебе русской души. Как же можно не доверять казаку, который защищает отца и мать свою, жену да детей-малолеток от ворога?» — И еще он вспомнил, как на одном совещании в Петербурге, Барклай, будучи военным министром, говорил, что для поддержания дисциплины необходимо ввести в армии военную жандармерию: чтобы непременно все узнавали и тайком доносили.

Солнце склонилось к самому горизонту, и долгая тень от коляски терялась в поле неубранной и звенящей колосьями ржи. Лошади бежали резво, и под сиденьем изредка поскрипывало. В теплом воздухе, сдобренном запахами близкого поля, конского пота и дорожной пыли, чувствовалась свежесть подступающей осени. И глухие взрывы, доносившиеся издали, казались лишними в этой мирной благодати.

Весь день на южном крыле изготовившейся к генеральному сражению русской армии гремел бой: у деревни Шевардино схватились русские полки с французским авангардом. Бой был упорным, кровопролитным и завершился только к вечеру. Французы овладели редутами и теперь на них укрепились.

Миновав поле, коляска вкатила в лес, и колеса запрыгали по корневищам могучих дубов и вязов. В лесу было тихо, свежо, и недвижимые деревья словно застыли в ожидании ночи. В стороне завиднелись бивуаки с обозными повозками, огнями костров, слышались голоса и тянуло горьковатым дымком.

Коляска подкатила к лесной бревенчатой сторожке, и казак-ездовой с трудом сдержал распаленных лошадей. Тпру, чертяки! — натянул он вожжи.

Матвей Иванович уперся в край коляски и, чувствуя грузность большого тела, неспешно ступил с подножки. — Сей момент ко мне Иловайского, Балабина да Власова! — приказал он подвернувшемуся сыну Ивану. — Да распорядись каганец засветить! Дело срочное!

Иван Платов служил есаулом в атаманском полку. Ему шел девятнадцатый год. Шесть лет назад по настоянию отца есаул Греков — будущий зять Матвея Ивановича, муж его младшей дочери Марии — увез парнишку из дому. Атаман тогда писал, что Ивану скоро тринадцать лет, в эти годы сам он не расставался с седлом да пикой, пора и Ивану к делу привыкать. Так что пусть Греков немедля везет казачка за Днестр. При этом строго наказывал в походе спуску Ивану не давать, требовать, как с любого другого. Поблажками да слабинкой настоящего казака не сделаешь.

Ивана облачили в форму, подобрали двух добрых коней, оружие. По прибытии на место зачислили а атаманский полк, а там назначили под команду опытного и умного урядника.

Вскоре необстрелянный казачок принял участие в деле и показал лихость. А еще через год он участвовал во взятии крепости Бабадаг, потом штурмовал Гирсово.

Отец не спешил продвигать его по службе. По опыту знал, какой бедой может обернуться торопливость: неопытный командир пагубен и для себя и для подчиненных, да еще и тень бросит на атаманово имя. Три года походной службы было за спиной Ивана, когда его произвели в сотники. Это было в июне 1811 года. Зато чин есаула получил уже в феврале. Стал командовать сотней.

Денщик Степан проворно выставил на стол два медных подсвечника, чиркнул серняком. Хотел еще чем-то угодить, но Матвей Иванович отстранил:

— Не мельтеши! Нужон будешь — позову.

Первым прибыл Власов, небольшого роста, кряжистый и по-казачьи кривоногий подполковник.

— Как полк, Максим Григорьич? Готов ли сей момент выступить? — спросил Матвей Иванович, пытливо вглядываясь в командира.

— Все в порядке, ваше превосходительство. Коли нужно, готовы хоть сейчас на конь.