Матвей Иванович тяжело вздохнул.

— Не удручайся особливо, атаман. Потерпи. Придут казаки с Дона, и примешь их под свое начало.

На первое сентября Кутузов назначил в деревеньке Фили Военный совет, чтобы определить дальнейший план и решить судьбу Москвы. Деревня находилась в двух верстах от Дорогомиловской заставы Москвы, всего в одном переходе.

Платов прибыл туда к четырем часам дня. Передав командование арьергардом Милорадовичу, он находился не у дел. Однако Кутузов распорядился пригласить его на совет.

Среди находившихся у избы главнокомандующего военных Матвей Иванович узнал генерала от инфантерии Дохтурова — командира шестого пехотного корпуса. Небольшого роста, плотно сбитый, он о чем-то говорил с высоким, худым генерал-лейтенантом Остерман-Толстым. Тот тоже командовал пехотным корпусом, четвертым. Был здесь и командир первого кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Уваров и Коновницын, недавно вступивший в командование третьим пехотным корпусом, и начальник штаба Первой Западной армии генерал-лейтенант Ермолов.

Кутаясь в шинель, прошел в избу с нездоровым желтым лицом Барклай-де-Толли. Вслед за ним появился полковник Толь — генерал-квартирмейстер главного штаба.

Все настороженно поглядывали на вход, ожидая приглашения. Время уже приблизилось к пяти, когда из избы вышел Кайсаров, исполнявший при Кутузове должность дежурного генерала, и Ермолов спросил его, скоро ли начнется заседание.

— Светлейший ожидает Беннигсена.

— Он не извещен, что ли?

— Как не извещен? — развел руками Кайсаров.

Вскоре Беннигсен прибыл. С важным, надменным видом, удостоив общего поклона, поднялся по ступеням на крыльцо, тонко позванивая серебряными шпорами.

И тотчас в дверях показался Кайсаров.

— Светлейший приглашает к себе!

В темных сенях Платов едва не стукнулся головой о притолоку, вошел в просторную горницу, глядевшую четырьмя окнами. Посреди стол, большой, крепко сколоченный, с картой. У стола длинная лавка и грубые табуреты.

В углу под иконостасом устроился Барклай-де-Толли. Рядом с ним — Остерман-Толстой. По другую сторону Ермолов. Беннигсен сел с края стола, ближе к главнокомандующему. Тот сидел в кресле, у огромной печи. Платов устроился в углу, по правую сторону от двери.

Принесли свечи, зажгли, стало светлей. И тогда Кутузов, подвинувшись с креслом ближе к столу, сказал глухим голосом:

— Я собрал вас, чтобы решить одно дело: принять ли новое сражение или отступить, оставя Москву Наполеону?

Матвей Иванович видел, каких трудов стоило фельдмаршалу произнести эти слова. В комнате воцарилась тишина. Все напряженно молчали.

В своем рескрипте о назначении главнокомандующим Кутузова Александр вручил фельдмаршалу судьбу России. Доверяясь опыту, мудрости, глубокой проницательности полководца, император наделил его неограниченной властью. И в силу этой власти старый фельдмаршал мог сам принять решение, однако он руководствовался правилом Петра Великого: заслушать прежде генералитет. Для этого и собрал сейчас старших генералов.

Опираясь о кресло, он подался вперед, вгляделся в Беннигсена, который на правах первого помощника должен был высказать свое мнение.

— Допустить сдачу священной столицы нельзя, — решительно заявил тот, вскидывая голову.

— Речь идет не о священной древней столице, — ответил Кутузов. — Речь о том, чтобы спасти армию, а вместе с ней и Россию. Что предпочтительней: потерять в сражении за Москву армию и город или сдать Москву, но спасти армию?

— Нет! Я не согласен! — возразил Беннигсен. — Нужно обязательно дать французам бой! Здесь! У Фили!

И Беннигсен стал излагать план сражения: во-первых, в течение ночи перевести войска с правого фланга на левый, а потом, во-вторых, ударить на рассвете по войскам противника с юга.

Но тут поднялся сидевший рядом с Барклай-де-Толли Остерман-Толстой.

— Ваше сиятельство, — обратился он к Беннигсену. — Ручаетесь ли вы за успех предлагаемого сражения?

Тот вспыхнул, щеки его, и без того красные, запылали, затряслись.

— Только сумасшедший может дать вам ответ.

И всем стало ясно, что Беннигсен сам не уверен в успехе предлагаемого плана, а предлагает он потому, чтоб только возразить главнокомандующему.

Все бросали косые взгляды на Барклая: он самый опытный, бывший главнокомандующий и военный министр. А тот сидел под большой иконой и выжидательно молчал.

— Что скажете вы, Михаил Богданович? — Кутузов понимал, что Барклай не очень к нему расположен.

«Неужели и Барклай поддержит Беннигсена?» — подумал Платов. Несмотря на личную в прошлом неприязнь к Барклаю, он теперь с уважением относился к нему и признавал неправоту, когда летом, при отступлении послал ему резкое письмо, в котором выразил несогласие с планом ведения войны.