Один только маленький Володыевский сокрушался об этом, а когда Скшетуский хотел утешить его, он сказал ему:

— Хорошо тебе говорить, когда тебе стоит только захотеть, и ты можешь жениться на Анусе Она тут все время вспоминала о тебе; сначала я думал, что она хочет возбудить этим ревность в Быховце, но вижу, что она совсем не думает о нем, а к тебе питает более нежное чувство.

— Что мне Ануся! Можешь вернуться к ней, если хочешь, — не возражаю, — но о княжне Анне перестань и думать; ведь это все равно что шапкой накрыть в гнезде феникса.

— Я знаю, что для меня она феникс, и потому-то мне, наверное, придется умереть с горя.

— Останешься жив и снова сейчас же влюбишься; только на этот раз не влюбляйся в княжну Варвару, потому что опять какой-нибудь сын воеводы уведет ее у тебя из-под носа.

— Разве сердце слуга, которому можно приказывать! Можно ли запретить глазам смотреть на такое чудное существо, как княжна Варвара, один вид которой мог бы укротить дикого зверя.

— Вот тебе на! — воскликнул Скшетуский. — Вижу уже, что ты утешишься и без моей помощи, но повторяю: вернись к Анусе, а с моей стороны ты не будешь иметь ни малейшего препятствия.

Ануся, однако, совсем не думала о Володыевском. Ее раздражало, интересовало и сердило равнодушие Скшетуского, который, вернувшись после такого долгого отсутствия, даже не взглянул на нее. Когда по вечерам князь со своими приближенными офицерами и придворными приходил в гостиную княгини, чтобы позабавиться разговорами, Ануся (она была маленького роста, а княгиня высокого) выглядывала из-за плеча своей госпожи и впивалась черными глазками в лицо поручика, желая разгадать его. Но глаза Скшетуского, так же как и мысли его, блуждали в другом месте, а когда случайно взор его падал на нее, то был таким задумчивым и стеклянным, как будто бы он никогда не смотрел на нее и не пел ей:

"Что с ним случилось?" — спрашивала себя избалованная любимица всего двора и, топнув маленькой ножкой, решила узнать, в чем дело. Она, правда, не любила Скшетуского, но, привыкнув к ухаживанию, не могла допустить, чтобы на нее не обращали внимания, и с досады уже сама была готова влюбиться в дерзкого.

Однажды она бежала с мотками ниток для княгини и встретила Скшетуского, выходившего из соседней спальни князя. Налетев на него, как буря, она почти столкнулась с ним грудью и, отскочив, сказала:

— Ах, как я испугалась! Здравствуйте!

— Здравствуйте. Разве я уж такое чудовище, что даже испугал вас?

Девушка стояла с потупленными глазками, перебирая пальцами незанятой руки концы своих кос, переступала с ножки на ножку и, как бы смущенная, ответила с улыбкой:

— Нет! Вовсе нет!

При этом она быстро взглянула на поручика и снова опустила глаза.

— Вы сердитесь на меня?

— Я? Разве вам не все равно. Сержусь я или нет?

— Конечно, все равно! Было бы о чем беспокоиться. Может быть, вы думаете, что я сейчас заплачу? Быховец гораздо вежливее вас…

— Если так, то мне остается только уступить ему место и удалиться с ваших глаз.

— А разве я держу вас?

Сказав это, Ануся загородила ему дорогу.

— Так вы вернулись из Крыма? — спросила она.

— Да, из Крыма.

— А что вы привезли оттуда?

— Привез Подбипенту. Вы ведь уже видели его? Это очень милый кавалер.

— Разумеется, лучше вас. А зачем он приехал сюда?

— Чтобы вам было на ком пробовать свою силу. Но советую вам хорошо взяться за это деле, потому что я знаю один секрет, который делает его непобедимым… и даже вам не справиться с ним.

— Отчего же он непобедим?

— Оттого, что не может жениться.

— А мне-то какое дело? Отчего он не может жениться?

Скшетуский наклонился к самому уху молодой девушки, но сказал громко и внятно:

— Потому что дал обет целомудрия.

— Глупо! — быстро воскликнула Ануся и в ту же минуту упорхнула, как испуганная птичка.

Однако в тот же вечер она в первый раз внимательно посмотрела на Подбипенту. Гостей в этот день была масса, так как князь давал прощальный пир в честь Бодзынского. Наш литвин, одетый в белый атласный жупан и темно-синий бархатный контуш, имел очень представительный вид, тем более что сбоку у него вместо его огромного меча висела кривая сабля в золоченых ножнах

Глазки Ануси, назло Скшетускому, начали стрелять в Подбипенту. Поручик, однако, и не заметил бы этого, если б не Володыевский, который, толкнув Скшетуского локтем, сказал:

— Ну пускай я попаду в плен, если только Ануся не желает приглянуться этой литовской жерди!

— Скажи это ему самому.

— Разумеется, скажу. Славная выйдет из них парочка.

— Он может носить ее вместо пуговицы на жупане. Между ними именно такая пропорция.

— Или вместо султана на шапке.

Володыевский подошел к литвину.