Т. 1. Стихотворения и поэмы Эдгара По в переводе Константина Бальмонта
вернуться

По Эдгар Аллан
Шрифт:

«Один прохожу я свой путь безутешный…»

Один прохожу я свой путь безутешный, В душе нарастает печаль; Бегу, убегаю, в тревоге поспешной, И нет ни цветка на дороге, ведущей в угрюмую даль. Повсюду мученья; В суровой пустыне, где дико кругом, Одно утешенье, Мечта о тебе, мое счастье, мне светит нетленным лучом. Мне снятся волшебные сны — о тебе. Не так ли в пучине безвестной, Над морем возносится остров чудесный, Бушуют свирепые волны, кипят в неустанной борьбе. Но остров не внемлет, И будто не видит, что дико кругом, И ласково дремлет, И солнце его из-за тучи целует дрожащим лучом.

«Я не скорблю, что мой земной удел…»

Я не скорблю, что мой земной удел Земного мало знал самозабвенья, Что сон любви давнишней отлетел Перед враждой единого мгновенья. Скорблю я не о том, что в блеске дня Меня счастливей нищий и убогий, Но что жалеешь ты, мой друг, меня, Идущего пустынною дорогой.

ЗАНТЕ

Прекрасный остров! Лучший из цветов Тебе свое дал нежное названье. Как много ослепительных часов Ты будишь в глубине воспоминанья! Как много снов, чей умер яркий свет, Как много дум, надежд похороненных! Видений той, которой больше нет, Нет больше на твоих зеленых склонах! Нет больше!скорбный звук, чье волшебство Меняет все. За этой тишиною Нет больше чар!Отныне предо мною Ты проклят средь расцвета своего! О, гиацинтный остров! Алый Занте! «Isola d'oro! Fior di Levante!»

ЧЕРВЬ-ПОБЕДИТЕЛЬ

Во тьме безутешной — блистающий праздник Огнями волшебный театр озарен; Сидят серафимы, в покровах, и плачут, И каждый печалью глубокой смущен. Трепещут крылами и смотрят на сцену, Надежда и ужас проходят, как сон; И звуки оркестра в тревоге вздыхают, Заоблачной музыки слышится стон. Имея подобие Господа Бога, Снуют скоморохи туда и сюда; Ничтожные куклы, приходят, уходят, О чем-то бормочут, ворчат иногда. Над ними нависли огромные тени, Со сцены они не уйдут никуда, И крыльями Кондора веют бесшумно, С тех крыльев незримо слетает — Беда! Мишурные лица! — Но знаешь, ты знаешь, Причудливой пьесе забвения нет. Безумцы за Призраком гонятся жадно, Но Призрак скользит, как блуждающий свет. Бежит он по кругу, чтоб снова вернуться В исходную точку, в святилище бед; И много Безумия в драме ужасной, И Грех в ней завязка, и Счастья в ней нет. Но что это там? Между гаэров пестрых Какая-то красная форма ползет, Оттуда, где сцена окутана мраком! То червь, — скоморохам он гибель несет. Он корчится! — корчится! — гнусною пастью Испуганных гаэров алчно грызет, И ангелы стонут, и червь искаженный Багряную кровь ненасытно сосет. Потухли огни, догорело сиянье! Над каждой фигурой, дрожащей, немой, Как саван зловещий, крутится завеса, И падает вниз, как порыв грозовой — И ангелы, с мест поднимаясь, бледнеют, Они утверждают, объятые тьмой, Что эта трагедия Жизнью зовется, Что Червь-Победитель — той драмы герой!

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЗАМОК

В самой зеленой из наших долин, Где обиталище духов добра, Некогда замок стоял властелин, Кажется, высился только вчера. Там он вздымался, где Ум молодой Был самодержцем своим. Нет, никогда над такой красотой Не раскрывал своих крыл Серафим! Бились знамена, горя, как огни, Как золотое сверкая руно. (Все это было — в минувшие дни, Все это было давно.) Полный воздушных своих перемен, В нежном сиянии дня, Ветер душистый вдоль призрачных стен Вился, крылатый, чуть слышно звеня. Путники, странствуя в области той, Видели в два огневые окна Духов, идущих певучей четой, Духов, которым звучала струна, Вкруг того трона, где высился он, Багрянородный герой, Славой, достойной его, окружен, Царь над волшебною этой страной. Вся в жемчугах и рубинах была Пышная дверь золотого дворца, В дверь все плыла и плыла, и плыла, Искрясь, горя без конца, Армия Откликов, долг чей святой Был только — славить его, Петь, с поражающей слух красотой, Мудрость и силу царя своего. Но злые созданья, в одеждах печали, Напали на дивную область царя. (О, плачьте, о, плачьте! Над тем, кто в опале, Ни завтра, ни после не вспыхнет заря!) И вкруг его дома та слава, что прежде Жила и цвела в обаяньи лучей, Живет лишь как стон панихиды надежде, Как память едва вспоминаемых дней. И путники видят, в том крае туманном, Сквозь окна, залитые красною мглой, Огромные формы, в движении странном, Диктуемом дико звучащей струной. Меж тем как, противные, быстрой рекою, Сквозь бледную дверь, за которой Беда, Выносятся тени и шумной толпою, Забывши улыбку, хохочут всегда.

МОЛЧАНИЕ

Есть свойства — существа без воплощенья, С двойною жизнью: видимый их лик — В той сущности двоякой, чей родник — Свет в веществе, предмет и отраженье. Двойное есть Молчанье в наших днях, Душа и тело — берега и море. Одно живет в заброшенных местах, Вчера травой поросших, в ясном взоре, Глубоком как прозрачная вода, Оно хранит печаль воспоминанья, Среди рыданий найденное званье; Его названье: «Больше Никогда». Не бойся воплощенного Молчанья, Ни для кого не скрыто в нем вреда. Но если ты с его столкнешься тенью (Эльф безымянный, что живет всегда Там, где людского не было следа), Тогда молись, ты обречен мученью!

ЛИНОР

О, сломан кубок золотой! душа ушла навек! Скорби о той, чей дух святой — среди Стигийских рек. Гюи де Вир! Где весь твой мир? Склони свой темный взор: Там гроб стоит, в гробу лежит твоя любовь, Линор! Пусть горький голос панихид для всех звучит бедой, Пусть слышим мы, как нам псалмы поют в тоске святой, О той, что дважды умерла, скончавшись молодой. «Лжецы! Вы были перед ней — двуликий хор теней. И над больной ваш дух ночной шепнул: Умри скорей! Так как же можетгимн скорбеть и стройно петь о той, Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой, О той, что дважды умерла, невинно-молодой?» Peccavimus; но не тревожь напева похорон, Чтоб дух отшедший той мольбой с землей был примирен. Она невестою была, и Радость в ней жила, Надев несвадебный убор, твоя Линор ушла. И ты безумствуешь в тоске, твой дух скорбит о ней, И свет волос ее горит, как бы огонь лучей, Сияет жизнь ее волос, но не ее очей. «Подите прочь! В моей душе ни тьмы, ни скорби нет. Не панихиду я пою, а песню лучших лет! Пусть не звучит протяжный звон угрюмых похорон, Чтоб не был светлый дух ее тем сумраком смущен. От вражьих полчищ гордый дух, уйдя к друзьям, исчез, Из бездны темных Адских зол в высокий мир Чудес, Где золотой горит престол Властителя Небес».

СТРАНА СНОВ

Дорогой темной, нелюдимой, Лишь злыми духами хранимой, Где некий черный трон стоит, Где некий Идол, Ночь царит, До этих мест, в недавний миг, Из крайней Фуле я достиг, Из той страны, где вечно сны, где чар высоких постоянство, Вне Времени — и вне Пространства. Бездонные долины, безбрежные потоки, Провалы и пещеры, Гигантские леса, Их сумрачные формы — как смутные намеки, Никто не различит их, на всем дрожит роса. Возвышенные горы, стремящиеся вечно Обрушиться, сквозь воздух, в моря без берегов, Течения морские, что жаждут бесконечно Взметнуться ввысь, к пожару горящих облаков. Озера, беспредельность просторов полноводных, Немая бесконечность пустынных мертвых вод, Затишье вод пустынных, безмолвных и холодных, Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод. Близ озерных затонов, меж далей полноводных, Близ этих одиноких печальных мертвых вод, Близ этих вод пустынных, печальных и холодных, Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод, — Близ гор, — близ рек, что вьются, как водные аллеи, И ропщут еле слышно, журчат — журчат всегда, — Вблизи седого леса, — вблизи болот, где змеи, Где только змеи, жабы, да ржавая вода, — Вблизи прудков зловещих и темных ям с водою, Где притаились Ведьмы, что возлюбили мглу, — Вблизи всех мест проклятых, насыщенных бедою, О, в самом нечестивом и горестном углу, — Там путник, ужаснувшись, встречает пред собою Закутанные в саван видения теней, Встающие внезапно воздушною толпою, Воспоминанья бывших невозвратимых Дней. Все в белое одеты, они проходят мимо, И вздрогнут и, вздохнувши, спешат к седым лесам, Виденья отошедших, что стали тенью дыма, И преданы, с рыданьем, Земле — и Небесам. Для сердца, чьи страданья — столикая громада, Для духа, что печалью и мглою окружен, Здесь тихая обитель, — услада, — Эльдорадо, — Лишь здесь изнеможденный с собою примирен. Но путник, проходящий по этим дивным странам, Не может — и не смеет открыто видеть их, Их таинства навеки окутаны туманом, Они полусокрыты от слабых глаз людских. Так хочет их Властитель, навеки возбранивший Приоткрывать ресницы и поднимать чело, И каждый дух печальный, в пределы их вступивший, Их может только видеть сквозь дымное стекло. Дорогой темной, нелюдимой, Лишь злыми духами хранимой, Где некий черный трон стоит, Где некий Идол, Ночь царит, Из крайних мест, в недавний миг, Я дома своего достиг.