– Не может быть, – покачал головой Шмаевский, и улыбка на его губах трансформировалась в кривую ухмылку.

Катя подумала, что ему не понравилось, что она ни у кого не вызывает интереса. Каждому парню хочется, чтобы красоте девчонки, с которой он уселся за одну парту, завидовала бы вся школа. Но чего нет, того нет. Пусть он поскорей поймет, что ошибся в ней, и все опять станет, как было раньше.

– Да не огорчайся ты так, – сказала она. – Мог бы и раньше сообразить, что я не королева красоты.

– Погоди… – невпопад ответил ей Шмаевский и бросился к выходу из гардероба.

«Так-то оно и лучше», – подумала Катя.

Ждать Руслана она не собиралась. Вряд ли он вернется. Очень уж поспешно удрал. Стыдно ему за нее, такую неказистую. Даже Маня Коновалова сегодня получала почту. Катя видела, как она хихикала над розовым листком с сердечком, а потом, покусывая кончик ручки и томно улыбаясь, раздумывала над ответом.

Катя уже надела куртку, когда непонятно откуда перед ней материализовалась Бэт.

– Какая же ты, Катька, подлая! – ни с того ни с сего заявила ей Танька.

Ошарашенная Катя даже не нашла, что ей ответить.

– И нечего на меня смотреть так, будто ты ничего не понимаешь! – продолжила Бетаева, и щеки ее вызывающе заалели.

– Что тебе от меня нужно? – спросила Катя, наливаясь злостью. – Что я тебе сделала?

– А то! Ты же нам с Вероникой вешала лапшу на уши, что любви не существует, что одни инстинкты, а сама!

– А что сама?!

– Сама к Шмаевскому липнешь, как банный лист!

– Я не липну! – помотала головой Катя.

– Липнешь! Скажи лучше честно, ты в него влюбилась, да?

– Ничего не влюбилась!

– Тогда и отвали от него! В отличие от тебя, я врать не буду! Он мне нравится, поняла! – выкрикнула Таня, не стесняясь школьников, которые тоже заходили в гардероб.

Катя понимала, что стесняться, собственно, и нечего. Сегодня день такой, особенный. Сегодня все можно.

– Он многим нравится! – выпалила она, вспомнив груду «валентинок» у Руслана на парте. – Ирке Ракитиной, например. Иди ей расскажи, как ты относишься к Шмаевскому! Сомневаюсь, что перед ней ты будешь так же решительно выступать! Ей это наверняка не понравится, и она тебя от себя, такой успешной и красивой, быстренько отлучит. Что тогда делать станешь?

Бетаева ничуть не растерялась.

– Если хочешь знать, то Ирка получила несколько любовных признаний от самого Димы Костюкова из десятого «А», – сказала она, – и Шмаевский ей теперь и на дух не нужен.

– Так, значит, это ты прислала мне записку с «уродиной»? – сообразила вдруг Катя. – Ты? Моя подруга с первого класса?

– А ты-то какова? Разве лучше! Знаешь, что мне Руслан нравится, и пытаешься встрять между нами?

– Ничего я не пытаюсь! Он сам!

– Ой, держите меня! Не могу! – делано расхохоталась Бэт. – Неужели ты до сих пор не поняла, что он тебя просто пожалел, когда ты спектакль закатила перед парнями? А теперь не знает, как и отделаться! Он же у нас интеллигент! А вдруг ты решишь под машину кинуться с горя! Что ему тогда делать? Он мне даже жаловался! Просил как-нибудь на тебя повлиять!

– Врешь! – с побелевшими губами крикнула ей Катя.

– И не думаю! У меня доказательства имеются! Ты, надеюсь, помнишь почерк Шмаевского?

Почерк Руслана невозможно было перепутать ни с чьим другим, потому что единственный в классе он писал левой рукой. Его буквы сильно заваливались влево и были как бы не дописанными до конца. Особенно смешной была «м» – эдакий волнистый червячок. Разумеется, Катя знала почерк Шмаевского.

– Так вот! Руслан мне сегодня кучу записок прислал. Вот гляди! – и Танька показала смятый листок в клетку, где почерком Шмаевского два раза, сначала маленькими буквами, а потом большими, было написано: «Ты мне нравишься!» Буквы «м» представляли собой двух червячков: одного поменьше, а другого побольше.

Катя хотела взять записку в руки, но Танька не дала.

– Куда руки тянешь! – злобно крикнула она в лицо бывшей лучшей подруге. – Не твое! Из моих рук смотри! А вот другая! – И она развернула следующий листок со словами: «Ты лучше всех!», потом третий: «Мне все время хочется быть рядом с тобой!» и четвертый: «У меня есть для тебя подарок!»

Кате показалось, что она вдруг стала невесомой. Тело будто сделалось полым и пустым, как надувные шары, украшающие школу. От нее, Кати Прокофьевой, осталась одна оболочка. Она отвернулась от Бэт, которая еще что-то говорила ей, и понесла эту оболочку к дому. Куда ж еще? Где ей найти другое пристанище? Все кончено. Все кон-че-но.

На улице дул сильный ветер и бросал в лица прохожих колючий мокрый снег. Вот было бы здорово, если бы этот ветер унес с собой то, что осталось от Кати. Никто не огорчился бы. Никто. Даже мама. У нее есть какой-то друг, который возит ее на машине. И зачем она соглашается? Она ведь уже знает, как это – чувствовать себя пустой оболочкой, но, похоже, опять собирается наступить на те же грабли! Этот, с машиной, непременно ее обманет! Они все обманывают! По-другому не бывает! Это закон жизни! А себя Кате не жалко. Нисколько. Сама виновата. Потеряла бдительность. Растаяла от поцелуев Шмаевского. Дура! Идиотка! Знала же, что все эти Онегины подлы! Они природой запрограммированы на измены! У них это в крови или, может быть, даже в генах, а потому им нельзя верить! И она больше никогда не поверит!