Стихотворения. Поэмы. Проза
вернуться

Случевский Константин Константинович
Шрифт:

Воплощение зла

Читали ль вы когда, как Достоевский страждет, Как в изученье зла запутался Толстой? По людям пустозвон, а жизнь решений жаждет, Мышленье блудствует, безжалостен закон… Сплелись для нас в венцы блаженства и мученья, Под осененьем их дают морщины лбы; Как зримый признак их, свой венчик отпущенья Уносим мы с собой в безмолвные гробы. Весь смутный бред страстей, вся тягота угара, Весь жар открытых ран, все ужасы, вся боль — В могилах гасятся… Могилы — след пожара — Они, в конце концов, счастливая юдоль! А все же надобно бороться, силы множить, И если зла нельзя повсюду побороть, То властен человек сознательно тревожить Его заразную губительную плоть. Пуская мысль на мысль, деянье на деянье, В борьбе на жизнь и смерть слагать свои судьбы… Ведь церковь божия, вещая покаянье, Не отрицает прав возмездья и борьбы. Зло не фантастика, не миф, не отвлеченность! Добро — не звук пустой, не призрак, не мечта! Все древле бывшее, вся наша современность Полна их битвами и кровью залита. Ни взвесить на весах, ни сделать измеренья Добра и зла — нельзя, на то нет средств н сил. Забавно прибегать к чертам изображенья; Зачем тут — когти, хвост, Молох, Сатаниил? Легенда древняя зло всячески писала. По-своему его изображал народ, Испуганная мысль зло в темноте искала, В извивах пламени и в недрах туч и вод. Зачем тут видимость, зачем тут воплощенья, Явленья демонов, где медленно, где вдруг — Когда в природе всей смысл каждого движенья — Явленье зла, страданье, боль, испуг… И даже чистых дум чистейшие порывы Порой отравой зла на смерть поражены, И кажутся добры, приветливы, красивы Все ухищрения, все козни сатаны. Как света луч, как мысль, как смерть, как тяготенье, Как холод и тепло, как жизнь цветка, как звук — Зло несомненно есть. Свидетель — все творенье! Тут временный пробел в могуществе наук: Они покажут зло когда-нибудь на деле… Но был бы человек и жалок и смешон, Признав тот облик зла, что некогда воспели Дант, Мильтон, Лермонтов, и Гете, и Байрон! Меняются года, мечты, народы, лица, Но вся земная жизнь, все, все ее судьбы — Одна-единая мельчайшая частица Борьбы добра и зла и следствий той борьбы! На Патмосе, в свой день, великое виденье Один, из всех людей, воочию видал — Борьбы добра и зла живое напряженье… Пал ниц… но — призванный писать — живописал!

В костеле

Толпа в костеле молча разместилась. Гудел орган, шла мощная кантата, Трубили трубы, с канцеля светилось Седое темя толстого прелата; Стуча о плиты тяжкой булавою, Ходил швейцар в галунном, красном платье; Над алтарем, высоко над стеною В тени виднелось Рубенса «Распятье»… Картина ценная лишь по частям видна: Христос, с черневшей раной прободенья, Едва виднелся в облаке куренья; Ясней всего блистали с полотна: Бока коня со всадником усатым, Ярлык над старцем бородатым И полногрудая жена….

На рауте

Людишки чахлые, — почти любой с изъяном! Одно им нужно: жить и не тужить! Тут мальчик с пальчик был бы великаном, Когда б их по уму и силе чувств сравнить. А между тем все то, что тешит взоры, Все это держится усильями подпор: Не дом стоит — стоят его подпоры; Его прошедшее — насмешки и позор! И может это все в одно мгновенье сгинуть, Упорно держится бог ведает на чем! Не молотом хватить, — на биржу вексель кинуть — И он развалится, блестящий старый дом…

В театре

Они тень Гамлета из гроба вызывают, Маркиза Позы речь на музыку кладут, Христа-Спасителя для сцены сочиняют, И будет петь Христос так, как и те поют. Уродов буффонад с хвостатыми телами, Одетых в бабочек и в овощи земли, Кривых подагриков с наростами, с горбами Они на божий свет, состряпав, извлекли. Больной фантазии больные порожденья, Одно других пошлей, одно других срамней, Явились в мир искусств плодами истощенья Когда-то здравых сил пролгавшихся людей. Толпа валит смотреть. Причиною понятной Все эти пошлости нетрудно объяснить: Толпа в нелепости, как море, необъятной, Нелепость жизни жаждет позабыть.

«Да, трудно избежать для множества людей…»

Да, трудно избежать для множества людей Влиянья творчеством отмеченных идей, Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких, Обломовых! Гнетут!.. Не тот же ль гнет цепей, Но только умственных, совсем не тяжких, братских… Художник выкроил из жизни силуэт; Он, собственно, ничто, его в природе нет! Но слабый человек, без долгих размышлений, Берет готовыми итоги чуждых мнений, А мнениям своим нет места прорасти, — Как паутиною все затканы пути Простых, не ломаных, здоровых заключений, И над умом его — что день, то гуще тьма Созданий мощного, не своего ума…

Женщина и дети

«Будто месяц с шатра голубого…»

Будто месяц с шатра голубого, Ты мне в душу глядишь, как в ручей… Он струится, журча бестолково В чистом золоте горних лучей. Искры блещут, что риза живая… Как был темен и мрачен родник — Как зажегся ручей, отражая Твой живой, твой трепещущий лик!..

«Ты сидела со мной у окна…»

Ты сидела со мной у окна. Все дома в темноте потонули. Вдруг глядим: заалела стена, Искры света по окнам мелькнули. Видим: факелы тащат, гербы, Ордена на подушках с кистями, В мрачных ризах шагают попы И чернеют в огнях клобуками; Дроги, гроб! И от гроба в огне Будто зарево нас освещало… Ты так быстро склонилась ко мне, Жить желая во что бы ни стало!

«О, в моей ли любви не глубоко…»

О, в моей ли любви не глубоко! Ты мне в сердце, голубка, взгляни: Сколько зависти в нем и порока?! И какие пылают огни?! В тех великих огнях, недвижима, Вся в священном дыму алтарей, Ты, как идол пылающий, чтима Беспредельной любовью моей…

«Мне ее подарили во сне…»

Мне ее подарили во сне; Я проснулся — и нет ее! Взяли!.. Слышу: ходят часы на стене, — Встал и я, потому что все встали. И брожу я весь день, как шальной, И где вижу, что люди смеются, — Мнится мне: это смех надо мной, Потому что нельзя мне проснуться!