Пугаясь Москвы, я неловко ткнулся в его грудь.

Так мы отсалютовали Запсибу на глазах московских пижонов.

Столица встретила меня с редким безразличием. Надо было подумывать об устройстве на работу. Во мне мешалось два чувства: я поглядывал на окружающих с надменностью профессионала, способного выдать в день пятьсот газетных строк, и при этом тревожно озирался по сторонам, ловил взгляды, прислушивался к разговорам в тех редакциях, куда заходил. Меня никто не знал. Да я и сам понимал, что выгляжу безнадежным провинциалом.

На помощь пришла мама.

Она рассказала, что во время войны подкармливала в Москве мужа своей двоюродной сестры, который учился в какой-то партийной школе. Я смутно помнил, что был такой «дядя Петя», страшно худой и вечно голодный, заходивший к нам пообедать. С тех пор много воды утекло. Мой отец умер, мы обнищали, а дядя Петя выбился в люди и, оказывается, стал главным редактором «Сельской жизни».

— Давай я позвоню Нине и она попросит его…

— А ты сама?

— Могу сама, но я его столько лет не видела.

— Ты и с Ниной не очень часто встречалась.

— Но она все-таки моя сестра. Я знаю ее детей, Алку с Галкой.

— Близнецов? — вспомнил я.

— Ну да! Позвонить?

— Попробуй, — сказал я неопределенно.

Мама позвонила и мне была назначена встреча в редакции газеты. «Дядя Петя» оказался одутловатым господином неопределенного возраста и как бы без наружности. Конечно, войдя в кабинет, я не узнал в его хозяине своего родственника, но бодро воскликнул:

— Здравствуйте, дядя Петя!

И почувствовал себя сыном лейтенанта Шмидта.

Дядя Петя тоже проворно выпорхнул из-за стола и стал прохаживаться со мною взад-вперед по кабинету. Минуты две мы так походили с ним. Дядя Петя посоветовал мне побродить по московским редакциям, пропустив мимо ушей мое замечание, что я уже побродил.

— Ты запросто заходи ко мне, — сказал Алексеев, — не стесняйся!

Это был именно он, Петр Алексеев, делавший головокружительную карьеру, ставший всесильным главным редактором «Известий» в самые гнусные брежневские годы. Пришло время, и в моем кругу неприлично было даже упоминать о какой-либо связи с ним, не то, что о родстве или протекции. Я благодарил судьбу за то, что «дядя Петя» не направил меня на путь истинный, а отмахнулся от меня, как классический бюрократ. Говорят, он и был им, причем выдающимся.

Выйдя из кабинета Алексеева, я не спешил покинуть здание комбината «Правда» — туда не так-то легко попасть, без пропуска не пускали, — а пошел бродить по этажам. На шестом располагалась «Комсомольская правда». Именно здесь я пять лет назад беседовал с Борисом Панкиным, и тот запустил меня на сибирскую орбиту. Что ждет теперь?

Мне повезло, я встретил милого человека — Мишу Блатина, которого едва знал. Он выслушал мой рассказ и повел в свой отдел.

— Нам нужен стажер, — сказали мне. — Зарплата шестьдесят рублей.

Я подумал: ну вот, все сначала. Опять я ученик каменщика.

— Когда приступать?

— Завтра утром приходи с темой.

Утром я рассказал о двух комсоргах, Карижском и Качанове. А через два дня улетел на Запсиб с новеньким удостоверением корреспондента «Комсомольской правды» — повертеть им перед носом морячка Яброва и Паши Мелехина.

Первый год в «Комсомольской правде» был для меня поистине сумасшедшим.

Я оказался самым великовозрастным стажером — рядом со смазливыми блатными девочками, тоже стажерами. Но ведь и я был «блатной» — за меня хлопотал Блатин!

Я вкалывал, как негр. Двенадцать раз съездил в командировку. Отвечал на письма, редактировал, дежурил в типографии — универсальный опыт многотиражки пригодился. Моим первым редактором отдела стал Александр Мурзин — автор знаменитого романа века «Целина». Он сам мне в том признался через много лет, а я еще уговаривал его написать новый роман «Как я писал „Целину“». Вместе с Ингой Преловской, своей помощницей, Мурзин выжимал из меня соки, чтобы потом сказать: «Это я сделал из тебя человека!»

По его милости и по заведенному в газете правилу, я дневал и ночевал в редакции. Возвращался домой заполночь. После дежурства нас развозили на машинах. Однажды я ехал, прижавшись плечом к поэту Андрею Вознесенскому. Он прилетел из Ташкента после ужасного землетрясения, с самолета — сразу в редакцию. Его стихи поставили в номер. Поэтому мы возвращались вместе домой.

Дома я застал Елену и Леоновича. Меня это не удивило. С моим другом случилась беда. Несколько месяцев назад он разошелся с женой и теперь часто пропадал у нас. Мы, как могли, ему помогали. Жалели его. Я уходил в редакцию — часто под вечер, дежурить, Леонович оставался с Еленой и нашим маленьким сыном. Жили мы в комнате моей матери, а она перебралась в новую, выделенную ей за всю послевоенную службу.