Отужинав, г-н д'Анктиль потребовал письменный прибор и приступил к сочинению французских стихов. Но вскоре, потеряв терпение, отшвырнул перо, чернильницу и бумагу.

— Турнеброш, — обратился он ко мне, — я сложил всего-навсего два стиха, да и то не уверен, хороши ли они; вот какими они вышли из-под моего пера:

Здесь лежит аббат Жером,

Все когда-нибудь умрем.

— Две эти строки, — сказал я ему, — хороши уж тем, что они не требуют третьей.

И всю ночь напролет я просидел над составлением латинской эпитафии. Вот что у меня получилось:

D. О. М.

Hic jacet

in spe beatae aeternitatis

Dominus Hieronymus Coignard Presbyter

Quondam in bellovacensi collegio

eloquentiae niagister eloquentissimus

Sagiensis episcopi bibliothecarius solertissimus

Zozimi Panapolitani ingeniosissimus translator

Opere tamen immaturata morte intercepto

periit enim cum lugdunum peteret

Judaea manu nefandissima

id est a nepote Christi carnificum

in via trucidatus

Anno aet LII,

Comitate fuit optima doctissimo convictu

ingenio sublimi

facetiis jucundus sententiis plenus

donorum dei laudator

Fide devotissima per multas tempestates

constanter munitus

Humilitate sanctissima ornatus

saluti suae magis intentus

quam vano et fallaci hominum judicio

Sic honoribus mundanis

nun quam quaesitis

sibi gloriam sempiternam

meruit.

В переводе эпитафия эта звучит приблизительно так:

Здесь покоится,

в надежде на вечное блаженство,

мессир Жером Куаньяр, священнослужитель,

некогда красноречивый профессор красноречия коллежа Бове,

весьма усердный библиотекарь епископа Сеэзского,

автор великолепного перевода Зосимы Панополитанского,

который остался, по несчастью, незавершенным,

ибо преждевременная смерть оборвала сей труд.

На 52 году жизни

презлодейская рука некоего иудея

поразила его кинжалом на Лионской дороге,

и он стал тем самым жертвой одного из потомков палачей

господа нашего Иисуса Христа.

Был он приятен в обращении,

учен в беседе,

отмечен возвышенным гением и щедро

рассыпал забавные шутки и прекрасные наставления,

воздавая хвалу господу и творениям его.

Сквозь жизненные бури пронес он непоколебимую веру.

В своем воистину христианском уничижении,

более озабоченный спасением души своей,

нежели суетным и обманчивым мнением людским,

уже тем, что прожил без почестей в сей юдоли,

вознесен он ныне к престолу вечной славы.

* * *

Через три дня после того, как преставился славный мой наставник, г-н д'Анктиль решил отправиться в путь. Экипаж был починен, наш дворянин велел кучерам быть наготове к утру следующего дня. Общество этого человека никогда не было мне приятно. Состояние же скорби, в коем я находился, сделало его для меня непереносимым. Я не мог и подумать о том, что придется продолжать путь вместе с ним и с Иахилью. И я решил, приискав себе занятие в Турню или в Маконе, жить там, скрываясь до той поры, пока не уляжется буря и станет возможно возвратиться в Париж, где, я не сомневался, родители примут меня с распростертыми объятиями. Я осведомил г-на д'Анктиля о своем намерении и принес извинения в том, что не могу сопровождать его дальше. Сначала он пытался удержать меня с неожиданной любезностью, но затем охотно согласился на разлуку. Иахиль приняла эту новость не без огорчения; но, будучи от природы благоразумной, она поняла причины, по которым я решил ее покинуть.