— У двери всегда должен находиться дежурный, — раздраженно сказал Ленский. — Дмитрий у себя? — прошел к ближайшей двери и без стука ее отворил. Из-за письменного стола поднялся усатый темноволосый крепыш:

— Привет, шеф. Какими судьбами в ночную пору? Я уже домой собрался. Ты не по поводу лицензий на оружие?

— Нет. Садись. Разговор есть.

— Может, чаю?

— Я же сказал: сядь!

Арнольд подошел к столу и внимательно посмотрел на темноволосого, ответившего спокойным, уверенным взглядом. Дмитрий Сухов. Отличный парень. Спокойный, надежный. Кто же там у них в Органах остался, если таких увольняют по сокращению?

— Скажи мне, Дима, — пристально посмотрев на подчиненного, произнес Ленский. — Я похож на сумасшедшего? — Подчиненный внимательно посмотрел на командира, понял, что тот не шутит и ответил коротко, по-военному:

— Никак нет, — а потом спросил уже совсем другим тоном:

— Что-то случилось, Арнольд?

Ленский подтащил стул, тяжело на него сел и начал рассказывать. Рассказал всё с самого начала, избегая лишних подробностей, но, не упуская ничего существенного. Закончив, спросил:

— Ты мне веришь?

— Однозначно, — кивнул головой темноволосый. Будем работать. Когда?

— Давай, прямо сейчас. Один пойдешь? — темноволосый кивнул, поднимаясь из-за стола.

— Поговоришь с ним и езжай ко мне, — приказал Ленский, — в три часа ночи, в четыре — сразу ко мне. — Темноволосый кивнул, вышел из-за стола и не спеша пошел к двери.

— Ты там его не обижай, — неожиданно для самого себя произнес Арнольд. — Темноволосый, не оборачиваясь, слегка помахал рукой: мол, не обижу.

Этот ваш Переводчик скончался той же ночью по неустановленным причинам? — предположил я.

— Андрей, я же объяснял, мы — не убийцы, — в голосе Арнольда прозвучала настоящая обида. — Старик действительно через неделю умер от инфаркта. Поймите, он мне по-настоящему был дорог. Врачи не сумели его спасти.

Что удалось узнать в ту ночь? — сухо спросил я: не люблю крокодиловых слез.

— Практически ничего, — неожиданно вступил в разговор товарищ Сухов. — Старик сказал, что всё передал совершенно постороннему человеку, и я никогда не узнаю, кому именно. Я попытался узнать, что именно он передал, но и этого не добился, — Сухов замолчал.

— Смелее! — подбодрил я его. — То, что произошло десять лет назад, уже давно достояние истории. Чем больше я узнаю, тем выше у нас шансы на успех.

— Я пытался переубедить старика относительно личности Владимира Ильича, — помолчав, продолжил Сухов. — Но телевидение так промыло ему мозги, что он не слышал ни единого моего слова. Я ему говорю, что Ленин Брестским миром дал народу отдых от многолетней войны, а он: «и вверг в новую гражданскую войну, страшнее прежней». Я ему о необходимости жестоко расправляться с врагами Родины, а он — про миллионы невинных жертв. В общем, я плюнул и ушел.

— Неужели не убедили? — посочувствовал я.

Товарищ Сухов собрался сказать мне что-то резкое, но вмешался Ленский:

— Не отвлекайся, Дима. Рассказывай дальше.

— Я приехал к Арнольду часа в два ночи и доложил обстановку. Мы посовещались, решили не пороть горячку и недельку подождать.

— А через недельку вы снова появились у него? Что-нибудь новое узнали?

— Не узнали, — мрачно сказал Сухов. — К тому времени у нашего ветерана с головой совсем уж плохо стало. Религиозный психоз. Сказал, что, если кого и оживлять, то только Христа. В те годы по телевизору много проповедников выступало. Старичок не тот канал включил, похоже.

Я подумал о новых перспективах использования Туринской Плащаницы в контексте секвенции эха, порадовался живости своего ума и спросил:

— Что он вам еще такого религиозного рассказал?

— Не помню точно. Бред какой-то, — промолвил Сухов. — Ты что-нибудь запомнил? — обратился он к Ленскому.

— Нет, — поморщился тот. — Андрей, это, в самом деле, был бред сумасшедшего. В голове старого человека смешалось всё: Троица, триада, триколор, Тринидад и Тобаго… Одним словом, как я его понял, секвенцией (тогда никто из нас не знал этого слова) может распорядиться только Троица. Поймите, человек был просто болен. Мне тяжело об этом вспоминать. Уже после его смерти я выяснил, что он чуть было не примкнул к одной секте. В какой-то момент я даже был уверен, что он передал рецепты им.

Внезапно я понял, что произошло в тот день. Сначала я даже не хотел уточнять, но все-таки спросил Сухова:

— А потом вы стали настойчиво выяснять, кому он отдал «всё», и у старого человека не выдержало сердце?

— Да, — признался товарищ Сухов.

— Мы тут же вызвали скорую помощь, — быстро добавил Ленский.

Я понял, что Переводчик защитил свой секрет от этих вурдалаков с помощью нерушимого обещания: пообещал умереть, если почувствует, что не может сохранить тайну. Но меня послали сюда не наказывать зло, а найти рецепты, поэтому я спокойно спросил: