Кому понадобилось убивать престарелого профессора престижного университета?
Полиция — в недоумении.
Однако молодой журналист местной газеты Пол Томм и детектив Джо Джадид, ведущие собственное расследование, уверены: профессор знал о том, что рано или поздно кто-то попытается его убить. Но зачем?
Возможно, чтобы похитить его коллекцию старинных книг и артефактов, имеющих отношение к алхимии?
Вскоре Пол и Джо убеждаются: убитый действительно был адептом "науки королей". Более того, многое в его записках свидетельствует о том, что ему удалось раскрыть одну из самых древних и опасных тайн…
СПИСОК ПРЕДМЕТОВ
Алембик
Башня
Золотой нэй Ферахида
Серебряный нэй Ферахида
«Эфиоп»
Синьцзянский ларец из слоновой кости (земля)
«Плачущая королева»
Шенг (воздух)
«Радужная пыль» и «Хвост павлина»
«Клетки кагана» (огонь)
«Белый медик»
«Верблюд» Идриси (вода)
«Восходящее солнце»
«Красный медик»
«Солнце и его тень»
Чемодан
Милый друг X.
Я думал, что вы уже умерли. И уж конечно, не ожидал снова получить от вас известие. Возможно, впрочем, я ошибаюсь, хотя почерк кажется мне знакомым. Впрочем, подделка почерков, вероятно, далеко не самое сложное умение из тех, какими обладают ваши новые друзья. Но я тем не менее толкую сомнение в вашу пользу. То есть позволяю себе необоснованно предположить, что писали вы, тем самым отдавая вам дань уважения.
Далее, в приложении, следует то, о чем вы просили, а именно: «Полный и объективный отчет о проведенном совместно с вами времени». Это нужно не только вам, говорите вы, но даже если это и так, я сомневаюсь, что написал бы этот отчет по-другому, — не важно, вы об этом просите или кто-то другой, скрывающийся под вашим именем. Кроме того, как бы мне ни хотелось хранить молчание и игнорировать вашу просьбу, я чувствую, что больше молчать не в силах. В любом случае делать мне здесь особо нечего. Я просидел в этой дыре значительно дольше, нежели был с вами знаком, и как бы сильно знакомство с вами ни потрясло меня (а я продолжаю оставаться потрясенным и буду пребывать в этом состоянии до конца своих дней, то есть еще какое-то время), ваше лицо уже начинает терять четкость черт и расплываться перед моим мысленным взором, за что я и выражаю благодарность судьбе.
При всем том я беспокоюсь за вас. И желаю вам более долгой и счастливой жизни, нежели та, что, боюсь, суждено вам.
ВСЕ ЭТО ИСТИННО, НЕ СОДЕРЖИТ НИ СЛОВА ЛЖИ И АБСОЛЮТНО ДОСТОВЕРНО
Для журналиста, работающего в еженедельной газете, особенно такой маленькой, как «Курьер», день, когда эта газета выходит из печати, негласно считается днем отдыха. Обычно в этот день я прихожу в офис около одиннадцати, не спеша просматриваю прессу, читаю все журнальные статьи, которые не смог прочитать в течение недели, делаю нужные, но отложенные из-за занятости звонки в другие города, какое-то время притворяюсь, будто обдумываю материал для нового номера, и ровно в пять вечера покидаю редакцию. Иногда, охваченный приступом трудолюбия, я могу разложить по папкам сделанные на неделе заметки и навести порядок у себя на столе, но обычно оставляю это на то время запарки, когда, чтобы прочистить мозги, требуется занять себя какой-нибудь рутинной работой. Нельзя, однако, сказать, чтобы у нас в редакции часто случались запарки, ибо Линкольн, штат Коннектикут, подобно другим маленьким городкам, как правило, живет новостями, успевшими основательно отлежаться на полке. В любом случае никто в редакции не потеряет свое место, если статья, посвященная, к примеру, дебатам об уместности образа индейца племени сиу в качестве талисмана местной школы — дань ли это культурной традиции, традиционной культуре или, наоборот, символ полнейшего к ним равнодушия, — запоздает с выходом или вообще не выйдет. Во-первых, подобные дебаты обязательно возобновятся на следующий год — вероятно, в конце последней учебной четверти, дабы нацелившиеся на колледж амбициозные выпускники смогли отточить на этом оселке свое красноречие и поупражнять мозги. Во-вторых, у нас в редакции всегда полно частных объявлений, читательских писем и прочего «наполнителя», которым можно заполнить пробелы, если начинающий репортер в силу своей неопытности не успевает или не может осветить нужную тему.
Между прочим, случаи, когда я не справляюсь со своей работой, происходят все реже. Я работаю в газете «Линкольнский курьер» уже почти полтора года — с тех пор как окончил Уикенденский университет. У меня были друзья, которые, казалось бы, бездумно скользя по жизни, тем не менее исправно переходили из колледжа в медицинские институты или на факультеты права, занимали посты в различных консалтинговых фирмах или подвизались на литературном поприще в Нью-Йорке. Я же подобных перспектив не имел, да, признаться, и не хотел возвращаться в Нью-Йорк, хоть и вырос там. Я лелеял не до конца еще оформившуюся мечту окончить гуманитарный факультет и существовать тихо и уединенно, ведя скромную жизнь профессора истории в каком-нибудь живописном университетском городке (церковь с колоколенкой, главная улица так и называется — Главная, кинотеатр с куполом), то есть в местечке, где можно спокойно стариться, избегая жизненных кризисов и невзгод, и претерпевать лишь возрастные изменения, постепенно набирая отпущенные среднестатистические «три по двадцать плюс десять».
Я никогда не думал заделаться журналистом, не понимая сути этой работы, хотя был не чужд сочинительству. Так, я накропал несколько критических обзоров современной музыки и литературы для газеты нашего колледжа — в основном, чтобы получать бесплатно СД-диски и книги. Я слушал музыкальное произведение, читал какую-нибудь книгу, после чего, основываясь на полученных впечатлениях, сочинял строк двести или триста. Неделей позже я обнаруживал в газете свою фамилию под статьей, имевшей лишь отдаленное сходство с написанным мной текстом. Разве это журналистская работа? Халтура — и ничего больше.
Окончив колледж, я остался жить в той самой квартире, которую арендовал в течение последнего года, поскольку у меня не было причин куда-либо переезжать. Через месяц летнего безделья я получил от отца «солидное» предложение поработать делопроизводителем в адвокатской фирме его приятеля в Индианаполисе, куда отец перебрался после развода с моей матерью. Я отказался, но отец так долго прохаживался насчет моего безделья, что я почувствовал себя виноватым и отправился в Уикенденский центр занятости. Там я заполнил несколько вопросников и перемолвился словом с такими же довольно бодрыми недавними выпускниками, желавшими найти непыльную работенку. Парни из этой славной когорты носили мягкие туфли и бесформенные свитера, скрывавшие намечавшееся пивное брюшко, а девицы — жемчужные ожерелья и каблуки. Потом я просмотрел список вакансий, которые, честно говоря, энтузиазма у меня не вызвали. Особенно запомнились объявления консалтинговых фирм вроде: «У нас вы научитесь воплощать в жизнь стратегические решения руководства и управлять производством». И так далее, в том же духе. Мне вдруг подумалось, что через три недели работы в таком учреждении я превращусь в законченного киборга и, вернувшись домой на День благодарения, буду общаться с родственниками посредством телетайпной ленты, выползающей у меня изо рта.
Проведя пару часов в центре занятости, я понял, что подходящей работы мне не найти и я просто обречен влачить жалкое бессмысленное существование и умереть в полном одиночестве и безвестности (не помню, говорил ли я, что на последнем курсе не удосужился заполнить ни одной формы, где спрашивалось, чем бы мне хотелось заняться после выпуска?). Вывод не слишком вдохновляющий, я знаю, но именно к нему приходит молодой человек, который в детстве подавал большие надежды, на радость родителям, проходил все тесты с наивысшим баллом, но оказался совершенно не приспособленным к реальной жизни, поскольку ничего не умел и не имел серьезных амбиций.
Арт Ролен позвонил в Уикенденский центр занятости как раз в ту минуту, когда я засобирался домой, где намеревался жалеть себя и предаваться унынию по полной программе. Я помню, как ожило и даже слегка похорошело лицо сотрудницы, которая мной занималась, когда, сняв трубку, она выслушала требования потенциального работодателя. Несколько раз с энтузиазмом кивнув, женщина сказала:
— Сэр! Думаю, у меня есть подходящий для вас человек. Он как раз сидит напротив. Нет, он не из газеты колледжа, но имеет самые высокие баллы по тесту Гибсона-Монтанье. А значит, может оказаться весьма и весьма полезным.
Она ободряюще мне подмигнула, передала трубку и показала большой палец, изобразив жизнеутверждающий жест образца 1983 года.
Я взял трубку, откуда раздался ворчливый басовитый голос, немилосердно растягивавший слова.
— Ну, я слышал про тест Гибсона-Монтанье и ценю полученные вами высокие баллы. Но мне хотелось бы знать, о чем в действительности они свидетельствуют. Вы писать-то умеете?
Я торопливо отвернулся от приятно взволнованной этим звонком сотрудницы и вполголоса произнес: