– Самое то, – подтвердила Сырок, зажгла перед зеркалом один свечной огарок и уселась на пуфик, сложив руки на коленях.

– Почему один зажгла? – удивилась Ксения.

– А ты посмотри, какие они крошечные! Враз же прогорят, Даму можем и не дождаться. Менять будем. Один сгорит, другой зажжем.

– Ты молодец, Ирка, – с уважением отметила Ксения. – С тобой даже не так и страшно. Такая деловая! Чего ж ты у Брошенковой так сильно орала?

– Потому что первый раз. А теперь мы с тобой морально подготовленные. Все! Без двух двенадцать. Начинай читать заклинание.

Ксения уселась подле Ирки прямо на пол, уставилась в глубину зеркала, которая была гораздо темнее, чем в прошлый раз, по причине нехватки свечей, и начала:

Девочки в ожидании прижались друг к другу, перестав дышать, но в комнате ничего не изменилось. Зеркало по-прежнему оставалось темным, слабо отражающаяся в нем дверь и не думала открываться. Ирка отлепилась от Ксении и осмотрела по-прежнему белый листок.

– Пуст, – констатировала она. – А может быть, надо сначала свои вопросы объявить?

– У Брошенковой мы этого не делали, – напомнила ей Ксения.

– Там вообще все было липовое! Нечего и вспоминать. Хочешь, я первая начну?

– Попробуй, – согласилась Ксения дрогнувшим голосом.

Ирка откашлялась и голосом, каким Владимир Пресняков поет про стюардессу по имени Жанна, спросила, глядя в самый центр зеркального мрака:

– Скажи мне, Дама Пиковая, полюбит ли меня когда-нибудь… Сережа Григорьев?

Свеча треснула и мигнула, явно собираясь погаснуть. Ксения, повинуясь Иркиному толчку в бок, быстро зажгла от нее второй огарок, а Сыромятникова сползла с пуфика на пол, поближе к Золотаревой, и, как диспетчер на вокзале, произнесла:

– Повторяю: полюбит ли меня когда-нибудь Сережа Григорьев?

Ответа не было. В зеркале по-прежнему отражались плотно закрытая дверь и две девчоночьи макушки.

– Попробуй ты, – прошептала Сыромятникова Ксении и чуть отползла от зеркала в сторону.

Ксения вздохнула, виновато покосилась на Ирку и спросила почти то же самое:

– Скажи мне, Дама Пиковая, простит ли меня когда-нибудь Сережа Григорьев?

– Мы так не договаривались, – вскочила с пола Сыромятникова, забыв про конспирацию и про длинные руки Пиковой Дамы, появление которых не так давно считала возможным прямо из-за трельяжа.

– А я тебя предупреждала! – не менее громко и неосторожно выкрикнула ей Ксения. – Я говорила еще в электричке, что не собираюсь от него отказываться и пусть он сам выбирает.

На слове «выбирает» со змеиным шипением погас второй свечной огарок, и комната погрузилась в непроглядную тьму. Девочки в страхе замерли, и тут медленно, со скрипом на тонкой ноте, открылась дверь в комнату. В проеме появилась она, Пиковая Дама, всклокоченная, с белым страшным лицом.

Тут уж и Ксения завизжала не хуже, чем в прошлый раз Ирка, а сама Сыромятникова, пожалуй, даже и громче, чем в квартире Брошенковых. Ксения, позавывав еще немного, замолчала, когда поняла, что в их с Иркой дуэт вступил кто-то третий, и сильно толкнула Сыромятникову в бок. Та, захлебнувшись особо изощренной руладой, тоже замолкла, но крик между тем все равно продолжался. Стало ясно, что он исходит от фигуры в дверном проеме.

– Что здесь происходит? – особенно яростно взвизгнула Пиковая Дама и когтистой лапой шлепнула по выключателю.

Комнату залил свет, и девочки непроизвольно зажмурились.

Когда Ксения на пробу приоткрыла один глаз, в дверном проеме она увидела родную маму, завернутую в одеяло и с выражением дикого ужаса на лице.

– Мама? Это ты? – слабым голосом спросила она.

– Интересно, а кого ты собиралась увидеть? – визгливо спросила мама.

– Пиковую Даму, кажется… – пролепетала Ксения.

– Какой кошмар! – воскликнула мама, уронив на пол одеяло и оставшись в байковой ночной сорочке, вяло-желтенькой, в зелененьких рыбках.

Эта «Пиковая Дама», босая и в рыбках, со стоящими рожками волос мышиного колера, так рассмешила Ксению, что она повалилась на диван, сотрясаясь от смеха.

– Ой, не могу… – оценив ситуацию, простонала Ирка и осела на пол, тоже хохоча во все горло.

Мама, постояв молча над корчащимися от смеха девчонками не меньше минуты, привалилась к дверному косяку и тоже засмеялась сначала нервным, а потом настоящим задорным смехом, каким не смеялась уже очень давно.