— Нет, ты не прав. Я-то хорошо знаю. Но сейчас речь не о том — ведь она скоро умрет. И в этом виноват я один. Конечно, есть самый простой способ избавиться от угрызений совести, но для этого придется…

— Да замолчи, балда ты этакая!

Парижанин внезапно выпрямился во весь рост, встал против Жюльена и заставил товарища посмотреть ему прямо в глаза.

— Может, ты мне снова заедешь в физиономию, — крикнул он, — но это не помешает мне сказать тебе, что ты болван. Я даже представить себе не мог, какой ты болван! Хочешь, я скажу тебе, что будет дальше? Либо ты прав, Сильвия тебя любит по-настоящему, и тогда она выйдет за тебя замуж; либо я вижу ее насквозь — в этом случае она отыщет бабку, которая незаконно делает аборты, и освободится от ребенка…

— Замолчи! — крикнул Жюльен.

— А ты видишь еще какой-нибудь выход?

— Но я этого не хочу! Не хочу! — Он умолк, встал, сделал несколько шагов и сказал: — Вот уже полтора месяца я думаю об этом младенце. Он для меня как живой. Да, он живет. Рядом со мной. И рядом с ней. Я не хочу, чтобы он умирал.

— Что ты там поешь? Ты понимаешь, что говоришь?

— Все равно, это смерть живого существа.

Жюльен едва слышно произнес эти слова. Он чувствовал, что Ритер не в силах ему помочь. И уже для одного себя прошептал:

— Еще одна смерть. Смерть совсем крохотного существа, но тем не менее смерть.

…Теперь Ритер вдруг исчез. В саду вокруг Жюльена были только дядя Пьер, Андре Вуазен, Доменк, паренек из Домбаля, Гернезер, Каранто, мать Каранто… Он сделал усилие, чтобы отогнать эти призраки. Их стало сейчас уже слишком много, и они вплотную обступили его…

Он взглянул на Ритера и сказал:

— Спасибо. Хорошо, что ты поговорил со мной об этом.

— Не вздумай снова наделать глупостей. Я нахожу, что ты и без того натворил их больше, чем следовало.

Жюльен вздохнул:

— Если бы я в свое время уехал с Бертье…

Ритер рассмеялся.

— Ей-ей, ты не только совершаешь одну глупость за другой, но еще жалеешь о тех, что не успел совершить. Черт побери! Ведь единственная заслуга этой девицы состоит именно в том, что она помешала тебе уехать.

Парижанин принял театральную позу, поднял руку и принялся декламировать:

— Ну, это никогда не поздно, — тихо сказал Жюльен.

— Ты прав, никогда не поздно выкинуть очередную глупость.

Жюльен снова встал и пошел по направлению к посту.

Он сделал всего несколько шагов, когда Ритер окликнул его и сказал, что он наконец-то нашел подходящее помещение для выставки своего парижского приятеля — художника.

— Это лавка, где до войны торговали чулками, теперь она пустует. Помещение долго простояло взаперти, там довольно грязно, придется немного убрать.

Ритер умолк, встал и подошел к Жюльену, который стоял не шевелясь, устремив взгляд на гору.

— Знаю, что тебя это мало интересует, — продолжал Ритер. — Но для этого дела мне понадобится твоя помощь. Надеюсь, ты мне не откажешь.

Жюльен повернулся к товарищу, собираясь ему ответить. Теперь Ритер уже больше не шутил, и Жюльену на миг показалось, что в глазах парижанина он прочел такое же беспокойство, какое часто замечал во взгляде матери.

Как только Ритер получил посланные его другом деньги и внес задаток за аренду лавки, приятели принялись за уборку помещения. За работой поэт без умолку болтал. Он рассказывал о своем друге парижанине, о художниках, о стихотворцах, о театре и кино, явно стараясь чем-нибудь занять ум Жюльена. Но тот как бы отсутствовал. Все его мысли были заполнены предстоящим свиданием с Сильвией. Теперь его уже не снедало лихорадочное нетерпение, как прежде, теперь он был во власти тревоги, и нередко она перед самым уходом повергала его в нерешительность.

Каждый вечер Сильвия рассказывала о все более настойчивых расспросах матери. Лицо девушки осунулось. Под глазами у нее залегли круги, лоб прорезали морщины. Жюльен все время мысленно повторял себе, что во всем виноват он и Сильвия страдает из-за него.

В первую пятницу ноября, когда Жюльен возвратился на пост наблюдения, он сразу почувствовал, что его ждет дурная весть. Товарищи со смущенным видом переглядывались. Верпийа немного помялся, а потом сказал:

— Дюбуа, мы влипли.

Жюльен улыбнулся. Его теперь по-настоящему ничто не могло огорчить.