Впереди еще будут три ничьи — в пятнадцатой, шестнадцатой и семнадцатой партиях: Карпов не торопится, не форсирует события. Просвещенная публика не без удивления наблюдает за тем, как мертво ставит позиции «на ничью» претендент, даже играя белыми. Не хочет ли внушить превратного представления о том, что будто бы смирился с поражением, притупить бдительность чемпиона, заставить его (как было в Багио) пойти на обострение... и воспользоваться этим?

Всем своим спокойствием, уверенной игрой Карпов убеждает — этого не произойдет.

Близится восемнадцатая партия, которой будет суждено стать последней в матче.

Последняя партия.

Невольно возникает одно воспоминание,

Осенью семьдесят восьмого года, вернувшись из Багио, я уехал из Москвы и около месяца провел в доме, который находился в двух шагах от дома поэта Степана Щипачева. В те дни шел к концу поединок на Филиппинах; Степан Петрович близко к сердцу принимал неудачи, начавшие преследовать Карпова после счета 5 : 2. Даже выход новой книги, сборника избранных стихов, так не радовал его, как обрадовал бы раньше.

Когда счет стал 5 : 5, я услышал от огорченного Степана Петровича:

— Если Карпов проиграет последнюю партию, буду считать себя глубоко несчастным человеком. Буду понимать, что случилась страшная несправедливость, задевшая мое гражданское самолюбие.

Но днем 17 октября, когда должна была играться тридцать вторая партия, я встретил чем-то обрадованного (так показалось, и я не думаю, что впечатление меня обмануло) Степана Петровича.

— Послушайте, — почему-то застенчиво спросил он. — Вы не верите в сны?

— Признаться, как-то не задумывался над этим.

— Ну да, конечно, — откашлялся он. — А в предчувствия?

— Скорее всего, верю.

— Ну тогда я вам скажу о своем предчувствии. Увидите, сегодня Карпов выиграет.

— Принято считать, что у предчувствий должны быть, не знаю, как точнее сказать, основания, что ли? — произнес я, придав фразе вопросительный оттенок и поощряя собеседника на продолжение разговора.

— Скажу честно, все последние дни много думал о Карпове, переживал, жалел его, жалел Толиного отца, говорят, болен опасно, ну а сегодня... и сон, который я не буду вам пересказывать, и вообще... душевный подъем... не думаю, что меня обманет предчувствие, во всяком случае, я перестану полагаться на него, если сегодня вдруг...

Утром следующего дня, когда стало известно о неминуемом выигрыше Карповым последней, решающей партии, я вышел погулять чуть раньше, надеясь встретить Степана Петровича. На этот раз предчувствие не обмануло меня. Можно было подумать, что седоглавый поэт стряхнул со своих плеч по меньшей мере десяток лет.

Он радовался не только победе Карпова, но и своей сопричастности к ней.

Приближалась восемнадцатая партия.

Много бы отдал претендент, чтобы догадаться, какое начало изберет чемпион.

Кажется, не было гроссмейстера-комментатора, который, в спокойной обстановке проанализировав четырнадцатую партию, не нашел бы точного продолжения за черных на тринадцатом ходу. В шестнадцатой встрече претенденту, по меткому выражению одного из комментаторов, удалось «залатать пробоину», образовавшуюся в этой дебютной схеме.

Утверждают, что на лице претендента отпечаталось удовлетворение, когда восемнадцатая партия потекла по знакомому руслу: «Я уже знаю, как надо играть, и он знает, что я это знаю, идет на ничью, она меня устраивает», — скорее всего, так рассуждал аутсайдер. Ходы делал быстро и уверенно и вдруг нажал на тормоза. Задумался на целых пятьдесят минут. Было над чем. На том же тринадцатом ходу Карпов увел партию далеко в сторону от знакомого русла, послав на два поля вперед крайнюю пешку ферзевого фланга. Невинный с виду выпад, но сколько в нем яда. Одна из важных и интересных заготовок: в нем не только тактический, но и психологический эффект.

Пройдут дни, недели, а может быть, и месяцы, аналитики найдут противоядие — так считают одни, их немного.

Теперь уже открытый вариант испанской партии вычеркнут из репертуара навечно — так считают другие, их много.

А пока черным предстоит черная работа — лихорадочно искать спасения в партии, которая виделась поначалу такой мирной и безоблачной.

Пока раздумывает претендент, вспомним одну историю, популярно иллюстрирующую роль домашних заготовок в жизни шахматиста. Случилась эта история с гроссмейстером Н., отличавшимся редкой шахматной памятью и такой же житейской забывчивостью. Его рассеянность могла бы войти в поговорки. И совсем как Рассеянный с улицы Бассейной, он оплошал на вокзале. Нет, не сел в другой поезд. Разместившись в купе, он вдруг обнаружил, что оставил в машине драгоценнейший из чемоданов — с текстами домашних заготовок. А ехал наш гроссмейстер на крупный международный турнир. До отхода оставались считанные минуты, один из провожавших бросился к машине, стоявшей на привокзальной площади, а наш гроссмейстер... к электровозу. Когда раздался сигнал об отправлении, стал перед ним, раскинув руки и как бы говоря машинисту: «Я вас никуда не пущу, пока мне не принесут мой чемодан». И, лишь увидев друга с чемоданом, обессиленно опустил руки и одними только губами произнес: «Спасибо!»

В партиях на звание чемпиона мира испытывается не только умение мыслить точно и вместе с тем нешаблонно в строго ограниченное время, испытывается аналитическое искусство, которое в конечном счете и сужает границы непознанного в этой древней, но чудесно запрограммированной на далеких потомков игре.

Гроссмейстер Лев Полугаевский:

— Стало очевидным: на сей раз в дебюте произошел нокаут. Карпов получает большой позиционный перевес. Несмотря на ранний размен ферзей, его инициатива не затухает. Он уверенно двигает вперед свои центральные пешки, а ворвавшаяся на седьмую горизонталь белая ладья начинает сокрушительную работу. Чемпион мира не боится принимать ответственных решений и смело идет навстречу возникшим осложнениям.