Эти строки, орден Ленина были наградой за хорошо, очень хорошо сделанное дело.

«...Сегодня большой праздник не только у меня — у всей нашей небольшой, но очень сплоченной и дружной группы, которая целеустремленно трудилась здесь, в Мерано, во имя победы. Мы все — единомышленники, но нас не несколько человек, нас — миллионы. И я расцениваю мое награждение как знак внимания, как знак чести для всех многочисленных любителей шахмат — игры, ставшей в нашей стране поистине народной».

Есть города, которые, приковав вдруг внимание земли, довольно быстро вычеркиваются затем из ее памяти. Два осенних месяца восемьдесят первого года слово «Мерано» чуть не каждый день встречалось на страницах всех газет мира. Но не дано забыться Мерано, как не дано забыться и Багио, пока живут на свете, торжествуют и печалятся, возносят к вершинам повыше тирольских и сбрасывают в ущелья покруче филиппинских, дают радость уму и пищу эмоциям эти бессмертные шахматы!

Едва был сделан сорок первый ход ладьей в последней, восемнадцатой партии матча, полетели из Мерано во все концы земли строки:

«Карпов ошеломил не только результатом, но и мощной, уверенной игрой своего надменного соперника».

«Уже самое начало матча было удивительным: всего лишь за четыре партии Карпов набрал половину очков, необходимых для победы».

«Ни Карпову, ни советской делегации в Мерано не может быть высказано никаких упреков. С их стороны не было никакой магии, никакого секретного оружия, претендент потерпел полное и безусловное поражение».

Коротко и точно сказал Бент Ларсен: «Пожалуй, за все послевоенное время еще не было матча за мировое шахматное первенство, где чемпион столь явно превосходил претендента».

«Трудно сказать, сможет ли кто-нибудь и через три года составить конкуренцию Анатолию Карпову», — заявил президент ФИДЕ Ф. Олафссон.

* * *

...Подмосковье. Спокойный безоблачный звездный полночный час, за окном неподвижные, будто написанные маслом березы, припорошенные снегом. На дворе зима.

А мы с Виталием Ивановичем Севастьяновым переносимся в теплый осенний вечер, в Мерано и продолжаем разговор, начатый два месяца назад. Маленькая деталь, характеризующая космонавта и шахматного президента. Он обещал приехать в первой половине дня, но, несмотря на субботу, его срочно вызвали сперва по одному неотложному делу, потом по второму, наконец, позвонили из телевидения и рассказали о приезде интересного гостя, не согласился бы Виталий Иванович взять у него интервью для очередной передачи «Человек, Земля, Вселенная» (вспомним, что уже несколько лет В. И. Севастьянов ведет этот многообразный и познавательный цикл). Освободился Виталий Иванович поздно, но слово сдержал, приехал. Точность — вежливость не только королей, всякого уважающего себя человека.

В Мерано начался разговор на тему, близкую космосу и шахматам, как и вообще любому серьезному делу, — о совместимости, товарищеской взаимопомощи и взаимопонимании.

— Отбор в космонавты строгий, — говорил Виталий Иванович. — Молодой человек, мечтающий связать свою жизнь с полетами в космос, должен отвечать многим требованиям — мыслить точно и быстро, быть смелым, сильным, выносливым... долог перечень качеств, без которых немыслима наша профессия. И на одном из первых мест — способность к совместной работе в экстремальных условиях. Непростое дело, не всякому по плечу.

— Не могли бы вы, Виталий Иванович, вспомнить эпизод, когда взаимное понимание и доверие друг к другу особенно помогли вам?

— Это случилось во время нашего полета с Андрияном Николаевым... попали, прямо сказать, в ситуацию сложнейшую. Находились в «глухой зоне», до выхода из нее, когда можно было послать сигнал на Землю, оставалось три с половиной часа, надо было прожить их, не потеряв сознания, не заснув... Мы беседовали, поддерживали друг друга, контролировали каждый себя и товарища. Прошли через эти три с половиной часа, самых трудных в нашей жизни, еще и потому, что рядом был друг. Андриян мне больше чем друг. Знать, что ты можешь положиться на человека как на самого себя, великое дело.

— Я понимаю, слишком рискованны параллели, прежде всего потому, что «ставка не та», и все же не могли бы вы, как председатель Шахматной федерации, вспомнить шахматные аналогии, когда так же открывались в трудную минуту качества, объединяющие единомышленников? Что в этой связи вы могли бы сказать о команде Карпова? Попробуем найти ответ на вопрос, что притягивает к нему людей: ведь, что ни говори, его помощники и в Багио и в Мерано Михаил Таль, Лев Полугаевский, Юрий Балашов собираются еще сами побороться за звание чемпиона мира... Не укрепил ли он потенциальных соперников тем, что открыл перед ними двери в свою лабораторию, поделился секретами, которые иные чемпионы держат за семью замками?

— Карпова считают очень жестким, можно даже сказать, безжалостным соперником за шахматной доской. В жизни же это общительный и душевный человек, интересный собеседник. Если бы он был душевным за доской и жестким в жизни... шахматы безжалостны к добрякам, — улыбнулся Виталий Иванович и не договорил, давая мне возможность додумать эту мысль самому. — Что же касается открытия характера в трудную минуту... Между прочим, не задумывались ли вы над тем, что именно в такую минуту полнее всего проявляется человек — хороший становится лучше, плохой — хуже? Да, были, и вы помните это, очень тяжелые дни в Багио — первая декада октября — и два-три не очень легких дня в Мерано. Карпов был сдержан, в его тоне нельзя, просто невозможно было уловить раздражительные ноты. Он никогда ничем не выдавал плохого настроения, хотя не стеснялся выдавать настроение хорошее. Никогда не подчеркивал свою исключительность, своего, так сказать, главенствующего положения в делегации. Одним словом, не являл тягу к распорядительству.