И тотчас Произошел бесшумный взрыв. Какая-то неведомая сила вышвырнула Нивена Из самого себя. Какое-то мгновение он одновременно присутствовал сразу здесь и не здесь. А потом необъяснимым образом был перенесен неизвестно куда. В тот каменный котел, где оказался лицом к лицу с разъяренным кентавром.

«Huaraches» — гласила надпись — и «Serapes».

Богом без почитателей, вот кем был этот кентавр, живущий в мире, в который давно уже никто не верит, и встретивший Нивена, человека, который ни во что не верит.

Нивен олицетворял собой всех людей, которые отказались от своих богов и, заявив во всеуслышание, что Существуют сами по себе, поверили собственным словам. А вот теперь один из потерянных богов страстно желал отомстить представителю человеческой расы за свое изгнание.

Нивен погружался все глубже и глубже. Его мысли свелись к одной, все воспоминания разлетелись на мелкие осколки, никак не связанные друг с другом. Дыхание сперло, живот вздулся от неимоверного количества заглатываемой воды, на виски давило, а перед глазами стояла сплошная чернота. Нивен пытался сопротивляться и слабыми движениями рук делать гребки, скорее неосознанно, чем по воле разума. Движение вниз прекратилось. Нивен рывками проталкивал тело сквозь толщу густой, как желатин, жидкости и вдруг различил едва видимый свет, идущий сверху.

Он боролся, кажется, целую вечность, греб и умирал, но когда уже решил, что больше не выдержит, его голова оказалась над поверхностью воды. Нивен оказался в подземной пещере.

Долго он пролежал наполовину в воде, наполовину на суше, пока не подошел некто и не вытянул его на берег. Лежа на животе, Нивен осознавал, что все-таки еще жив, а спасший, его стоял рядом в тихом и спокойном ожидании. Нивен попытался встать на ноги, и некто опять помог ему. В полумраке он сумел разглядеть длинную грубую одежду незнакомца, ибо свет здесь все-таки был, и исходил он от сияющего ореола, окружавшего неизвестного. Вместе с поддерживающим его незнакомцем Нивен ушел прочь от гибельного места. Они долго пробирались между казенных стен к миру, что ждал их снаружи.

Нивен стоял усталый, потрясенный открывшейся ему реальностью. Незнакомец неторопливо удалялся, когда Нивен вдруг понял, что эти печальные глаза, борода, одеяние и даже свет, исходивший от его временного спутника, ему знакомы.

Иисус ушел все с той же печальной улыбкой.

Нивен опять остался один.

Как-то глубокой ночью ему послышались словно звуки рога Одина, доносящиеся издалёка, но в том он не был уверен. А однажды рядом что-то прошелестело, и, открыв глаза, Нивен заметил женщину с головой кошки, однако та мягко ускользнула в темно/у, не обмолвившись с ним ни единым словом. Ближе к утру небо озарилось светом. Это была Огненная Колесница Гелиоса, но, возможно, у него просто появились зрительные галлюцинации, вызванные голодом, тоской и недавним погружением в воду. Нивен вообще ни в чем не был уверен.

Тогда он побрел в наугад выбранном направлении, но в этой, не имевшей названия, местности ход времени совершенно не ощущался. Его звали Нивен, но это имя значило здесь не больше, чем Аполлон, Вишну или Ваал. Просто имя человека, который сам ни в кого и ни во что не верил. И если нельзя вернуть известных и весьма почитаемых богов, то как можно вернуть человека, чьего имени вообще никогда никто не знал?

Для него богом могла стать Берта, но ой не дал ей возможности поверить в него, всячески препятствовал этому, а посему не осталось вообще никого, кто верил бы в человека по имени Нивен. Так же, как не было истинно верующих в Serapes или Персея.

На следующую ночь Нивен понял, что навсегда останется жить в этом ужасном и мрачном Ковентри. Боги никогда не смогут заговорить с ним. Оставь надежду, – всяк сюда входящий.

Ибо он никогда не верил ни в одного бога…

И ни один бог тоже не верил в него.

В пять утра она, пятнадцатилетняя девочка, чмокнув наскоро сонную мать, помчалась к пункту раздачи газет для продажи. В подземном переходе, грязно выматерившись, залихватски закурив длинную «Моге», потеснила мальчугана-конкурента и заняла самое бойкое место. К восьми газеты были распроданы, с выручки кинула девчонке-флейтистке тысячу — «Понравилась!» — и в школу. Получила за опоздание запись в дневнике. Отсидела с переменным успехом шесть уроков — «два» по математике, «пять» по литературе» — и по магазинам. Булочная, гастроном. Отстояла очередь у машины с картошкой, солидно отбрасывала гнилье, препираясь по-бабьи с продавцом, — и домой. Мать болеет, не встает третий месяц. Приготовила обед, покормила мать. Кряхтя, с трудом переворачивая больную, сменила постельное белье. До шести уроки, двойку исправлять надо — «Мне-то все равно, на трояк вытянут, но матери нельзя волноваться». Потом кассетник в руки — «Сама купила!» — и на улицу. Побалдела с приятелями, «травку» покурила — угостили. «Кайф!» Поучаствовала в драке. «Учили» Нинку с первого этажа — «Нинка у Ленки парня увела». Снова покурили, раздавили по банке пива. Потом увел ее Алешка.

В одиннадцать — домой: надо лечь пораньше, завтра сутра к оптовикам — обещали за копейки партию свитеров турецких отдать. «Ма, я тебе в ночном ларьке подарок купила — «Баунти», райское наслаждение!» Залезла к матери под бок, прижалась по-детски. Вдохновенно врала, где была и что делала.