Как говорил Джонатан Свифт, не каждый может блистать в обществе, но каждый может быть приятным. К Смиту относилось второе.

Надо также помнить, что Смит пробыл в Париже недолго — всего 10 месяцев. Он просто не успел полностью войти в мир парижских философов. Лишь в июле — августе 1766 года его контакты с такими людьми, как Кенэ, Тюрго, д'Аламбер, становятся, видимо, более прочными и постоянными. А в конце октября того же года Смит и герцог срочно выехали в Англию, везя тело 18-летнего брата герцога, Хью Кемпбелла Скотта. История его смерти довольно таинственна. В Шотландии считали, что бедный юноша был убит, и Джон Рэ воспроизводит эту версию. Другой биограф, Чарлз Райл Фэй, автор книги «Адам Смит и Шотландия его времени», сомневается в достоверности этих известий. Была ли это дуэль, о которой в семье и среди близких предпочитали почему-то молчать?

Что вывез Смит из Парижа?

Если понимать этот вопрос буквально, то хороший гардероб: вещь не самую главную, но полезную. Это нам известно из описи его имущества, сделанной слугой-французом, которого Юм оставил в наследство другу.

Далее, по единодушному мнению соотечественников, философ из Глазго сам изменился в лучшую сторону: стал свободнее в обращении, увереннее, деловитее.

Это довольно просто. Несравненно сложнее вопрос, как отразился Париж на мышлении Смита. Я уже писал о попытках превратить его в ученика физиократов. Но столь же неверно отрывать Смита от французских влияний — экономических, философских и просто жизненных, даже бытовых.

Каждому биографу приходится сталкиваться с «проблемой влияний». В некотором смысле вся наша жизнь — сплошные влияния, воздействие внешней среды.

Формирование духовного мира любого человека — не механическое сложение внешних воздействий, материальных и духовных. Скорее это своеобразное интегрирование (интеграл от рождения до смерти!) различных элементов. Этот процесс едва ли могут хорошо объяснить психологи и педагоги.

Что же сказать о духовном мире человека незаурядного, идеи которого сами, в свою очередь, накладывают отпечаток на эпоху?

Перед биографом стоит задача воспроизвести этот процесс интегрирования личности с максимальным приближением к подлиннику. В итоге должна возникнуть уникальная человеческая личность. Каждая личность, по-своему конечно, уникальна, но отнюдь не каждая одинаково интересна людям.

Результат влияний зависит не только от того, кто и что влияет, но и от объекта этих влияний.

Поэтому важно, каким Смит попал в Париж.

Джон Мейнард Кейнс в рецензии на труд профессора Скотта «Адам Смит как студент и профессор» заметил, что Смит вышел «в большой мир» как раз в подходящий момент, не слишком рано и не слишком поздно.

Это очень верно. Действительно, с одной стороны, Смит в свои 42–43 года был уже сложившимся человеком и ученым и мог критически и плодотворно воспринимать массу новых идей и впечатлений. С другой стороны, его «система» еще не закостенела, она вырабатывалась и формировалась. Он впитывал идеи, как губка, но тщательно процеживал их через фильтр зрелого ума, да еще через дополнительный фильтр шотландского здравого смысла.

Было бы написано «Богатство народов», если бы Смит не попал во Францию? Несомненно.

Была бы книга именно такой, какой она вышла из-под пера Смита через десять лет? Едва ли.

Если Морелле с трудом восстанавливал в памяти облик Смита и забыл год их встреч, то Смит ничего не мог забыть из этого самого яркого периода своей жизни. Правда, он не поддерживал переписки с парижскими знакомыми, но он ни с кем, по существу, ее не поддерживал: от этого порока, довольно редкого в эпистолярном XVIII веке, он не мог и не хотел избавиться. Через несколько лет Юм, который умирал, сохраняя завидное спокойствие духа и неизменный юмор, писал ему: «Будьте добры ответить поскорее. Состояние моего здоровья не позволяет мне ждать ответа месяцами».

Тем интереснее случайное письмо Смита аббату Морелле от мая 1786 года:

«…Позвольте мне выразить вам соболезнование по поводу утрат, понесенных обществом, в котором я имел удовольствие видеть вас около двадцати лет назад, со смертью столь многих из его лучших украшений: Гельвеция, мсье Тюрго, мадемуазель д'Эспинасс, мсье д'Аламбера, мсье Дидро [35] . Я ничего не слыхал о бароне д'Ольбахе за последние два или три года [36] . Надеюсь, что он благополучен и здоров. Будьте так добры передать ему, что я сохраняю о нем память, исполненную самой большой привязанности и уважения, и что я никогда не забуду ту исключительную доброту, которой он удостоил меня во время моего пребывания в Париже. Извините эту большую вольность и будьте уверены, сэр, в моем самом глубоком уважении. Дорогой сэр, ваш покорный слуга, Адам Смит».

Юм недолюбливал Гольбаха. Аббата Морелле слегка шокировал его антирелигиозный «цинизм». Но к нему, последнему из когорты энциклопедистов, обращается Смит со словами, особенно редкими и трогательными для сдержанного шотландца.

Известно, что Смит намеревался посвятить «Богатство народов» Франсуа Кенэ, но смерть основателя физиократии в 1774 году помешала этому.

Полтора столетия исследователи творчества Смита и Тюрго искали переписку между ними, на существование которой указывал друг и биограф последнего Кондорсе. Теперь довольно убедительно доказано, что переписки не было. Но Смит всегда относился к Тюрго с большим уважением и симпатией.