— Ничего особенного. Что он сделал тебе предложение. И ты не дала определенного ответа.

— И что же?

— Что же я мог ему сказать? Что я... имел те же намерения?.. И не решался объясниться?

Намерения... Объясниться... Это звучит неожиданно грубо и странно. Но Юрию уже все равно. Он поднимается со стула.

— Я пойду.

— Я провожу тебя. До автобуса, — решительно говорит Зоя.

Они молча спускаются в лифте. Дверь с шумом захлопывается. Сыро. Промозглый туман, похожий на мелкий дождь. В лужах на асфальте отражаются шары фонарей, раскачиваемые ветром.

Тени от фигур Зои и Юрия мечутся под ногами, вызывая головокружение.

Сыро, темно, неуютно, холодно. Они идут той же дорогой, по которой год назад Юрий провожал Зою перед отъездом в Америку. Он слышит ее голос, едва улавливая смысл слов.

— ...Мы ведь не дети, Юра, — говорит она негромко, и голос ее звучит холодно, как звон льдинок в замерзающем ручье. — А ты никак не хочешь понять этого. На нас возложена огромная ответственность за дело, к которому мы себя готовим. А что делаешь ты? Извини меня, но твое поведение на кафедре — это какое-то мальчишество. Штейн говорил мне, что ты не соглашаешься с профессором Брандтом в оценке твоих данных. Откуда это самомнение? И зачем оно сейчас, когда перед нами ставятся на кафедре такие задачи?..

Зоя говорит спокойно, стараясь не обидеть Юрия, но он слышит в ее голосе твердое и непреклонное осуждение. Ей не нравится, как он себя ведет. Ей нравится работа на кафедре космической биологии. А ему нет. И его право не скрывать это отношение. Оно выстрадано тремя годами бесплодной и бесперспективной работы. Но как ему объяснить это?

— Я думала о тебе иначе. Мне было хорошо с тобой, Юра, — говорит Зоя. — Я думала, что ты видишь это и по-настоящему ценишь наше чувство. А оно для тебя, очевидно, такая же игра, как и все, что ты делаешь.

Боже мой, что она говорит? Неужели она так думает?

— Игра в самостоятельность в науке, — продолжает Зоя. — Игра в дружбу с Ярославом и Андреем. Игра в любовь с однокурсницами. Пора уж, наконец, жить настоящими чувствами.

Они подошли к остановке автобуса. Зоя зябко кутается в свой плащик. На остановке никого нет. Сыро. Холодно. Юрий уткнул подбородок в мокрый, налипающий воротник.

— Не сердись на меня, — говорит Зоя. — Я ведь очень... хорошо к тебе относилась. И мне не хотелось, чтобы тебе было больно. Герман Романович просит, чтобы я вышла за него замуж. Я не знаю... люблю ли я его. Но мне нравится, что он такой... крепкий, сильный, определенный.

Она кладет руку на его рукав. Автобус подходит.

— Не нужно огорчаться этим, Юра, слышишь?

— Ну, не умру же я от этого! — говорит Юрий, отводя глаза.

— До свидания.

— Прощай.

Он входит в автобус, не оглядываясь. Долго стоит у дверей, не понимая, что делать дальше. Автобус мчится сквозь моросящий дождь вдоль ограды астрономического института. Небо закрыто тучами так плотно, словно за ними нет ни звезд, ни планет и земной шар в полном одиночестве летит в холоде и мраке космического пространства. Юрий идет по проходу. Опускается рядом с широкоплечим человеком в темной намокшей шляпе. Сидит, устремив застывший взгляд в стекло. Цепочки огней прыгают в темноте впереди. Вот и все. Юрию невыносимо грустно, словно он навечно обречен нестись в этом полупустом автобусе в мокрую темноту без цели и смысла.

И вдруг тяжелая рука опускается на его колено. Он в недоумении косится на своего соседа. Это профессор Панфилов.

— Здравствуйте, Павел Александрович, — говорит Юрий. — Извините, я вас не заметил.

— А я заметил вас сразу, Чернов. И вижу, что с вами неладно. Какая-нибудь беда?

— Да, — отвечает Юрий.

— На кафедре?

— И на кафедре тоже.

— Не ладится с работой?

— Да.

— Ну, это еще не настоящая беда. Хуже бывает, когда все ладится. А еще?

— Личная... неприятность.

— Но вы живы-здоровы?

— Да.

— И она, — он чуть-чуть подчеркивает слово «она», — тоже?

— Да.

— Ну, тогда еще не самая большая беда. Во всяком случае, поправимая. Куда вы едете?

— Не знаю. Домой, — вяло ответил Юрий.

Тоска не ушла. Она оставалась с ним, как боль от ушиба. О ней можно было ненадолго забыть, но любое неосторожное прикосновение вновь вызывало ее с прежней силой. Юрию казалось, что так будет всегда — ощущение тупой, ноющей, неотвязной боли в сердце. И все же, когда в зале погас свет, на экране появились мелькающие тени и из ящика репродуктора послышались нежные поющие голоса, ему стало легче, словно он перешагнул порог какого-то другого мира, где переживаемые им чувства уже теряли прежний смысл и значение. Он увидел на экране белые точки, плавающие в глубокой темноте вечной ночи, и его захватило ошеломляющее впечатление зова из непроглядных глубин вселенной.

— Эта призма посвящена воспитанию на планете Ао, — послышался голос Тенишева. — Расшифрованные данные очень любопытны.

На экране возникли знакомые силуэты аоитов на фоне мерцающего над горизонтом света.

— Текст записан в переводе на русский язык, — сказал Тенишев. — В значительной мере это вольный пересказ. Много пропусков.

На экране появилось неясное изображение города — белых невысоких зданий, окруженных густыми деревьями. Раздался негромкий мягкий баритон диктора.