Annotation
Роман «Пора летних каникул» (прежнее название «Трое у пулемета.» рисует картину грозного и героического лета 1941-го года подвиг семнадцати-летних юношей, ставших солдатами.
Олег Сидельников
Олег Сидельников
Пора летних каникул
СОДЕРЖАНИЕ
ПОРА ЛЕТНИХ КАНИКУЛ
Смертники
Просто парнишки
Победители
Эпилог
Безвестным героям, едва ступившим в жизнь и погибшим во имя Жизни в грозном тысяча девятьсот сорок первом; людям, в тяжкую годину сделавшим все, что только в силах человеческих —и даже сверх того!—для Великой Победы над фашизмом.
СМЕРТНИКИ
Они не жертвы, а избранники.
Не сожаления, а зависти они достойны...
(Надпись на граните. Братское кладбище.
Марсово поле. Ленинград.)
Загнанный в излучину реки, батальон отбивался до сумерек.
Две роты здоровяков-гансов в глубоких стальных шлемах, засучив рукава, трудились в поте лица. И они наконец вышибли русских из деревушки. Для этого деревушку пришлось сжечь.
Гауптман, руководивший операцией, не сразу решился на это. Он рассчитывал на благоразумие противника. . Высокий блондин с мечтательными глазами некоторое время любовался чисто выбеленными хатками, робко выглядывавшими из-за вишняка. На соломенной крыше хатки, стоявшей чуть поодаль, блондин приметил гнездо аиста.
Аиста в гнезде не было.
Гауптман вздохнул и поднес к глазам бинокль. Деревушка находилась в каких-нибудь трехстах метрах. Офицер рассмотрел ее в мельчайших, деталях: светло-синие наличники оконцев, глиняные кувшины, вздетые для просушки на колья плетней, деревянная бадейка возле колодезного сруба и даже лакированные шарики вишен.
Одетый, словно на парад, в плечистый мундир и щегольские, похожие на протезы, сапоги, гауптман махнул перчаткой, словно собираясь швырнуть ее за спину, и сразу же перед ним, как из-под земли, вырос громадный фельдфебель, вытянув до колен волосатые руки. Не отнимая от глаз бинокля, офицер распорядился:
— Давайте-ка, Крамер, сюда этого... лояльного земледельца.
Тяжело бухая сапогами, фельдфебель помчался к зарослям кукурузы. Вскоре он возвратился со старичком, аккуратным и чистеньким, как новенький гривенник. Одет он был несколько странно — черная суконная визитка, брюки, заправленные в яловые сапоги, из-под визитки — цветастая россыпь украинской рубахи. В одной руке старикан 'осторожно держал соломенный брыль, в другой — головку подсолнечника с наполовину выбранными семечками.
— Бауэр... гут, гут, карашо,— ласково сказал гауптман и, улыбнувшись, похлопал его по плечу. С суконного плеча поднялось пыльное облачко.— Майн либер старост...— гауптман вновь улыбнулся, на этот раз самому себе, сообразив, что лояльный земледелец ровным счетом ничего не понимает.
Старичок в визитке щурил хитрые глаза, благообразная физиономия его с висячими сивыми усами выражала умиление, восторг, наслаждение. Он чем-то походил на эрдельтерьера, которого чешут за ухом.
Пользуясь двумя десятками русских и украинских слов, усвоенных в походе, и выразительно жестикулируя, офицер стал выспрашивать, много ли русских солдат в деревне, сколько осталось мирных жителей. Он говорил, коверкая слова, с неестественной интонацией, громко, словно толковал с глухонемым — чуть поодаль, сотрясая большак, окутанный клубами пыли, с грохотом и лязгом рвались на восток нескончаемым потоком танки/ бронетранспортеры, тупорылые грузовики: панцирные войска спешили, очень спешили, ведь в молниеносной войне нельзя терять ни минуты. График. Главное —-трафик!
Старичок изредка поглядывал на гудящий большак и все больше и больше проникался преданностью к молодому немцу. Поглядывал на большак и гауптман. Как хорошо сейчас плюнуть бы на этот сброд, засевший в крохотной деревеньке — и без того ему некуда деваться,— и вместе с панцирными войсками фон Клейста рвануться к Днепру, гоня, как стадо, остатки красных дивизий, этих иванов — фанатиков и скифов, место которым в Сибири, в тундре. Через две-три недели войне конец, а тогда капитулируют и англичане. Мой бог, воевать такими сумасшедшими темпами! Этак можно
лишиться рыцарского креста, ведь не дадут же его за ликвидацию горстки оборванцев!
— Колоссаль!—громко произнес гауптман и протянул руку в сторону большака.
— Яволь!—хриплым тенорком восторженно откликнулся старик, обнаруживая если не знание немецкого, то уж во всяком случае неистребимое желание его знать.
Офицер расхохотался, хлопнул старичка еще раз по плечу и вдруг выхватил у него подсолнух. «Лояльный земледелец» вздрогнул, потом улыбнулся, пригладил на голове реденькие, стриженные в кружок волосы цвета кабаньей щетины, поклонился низко, старательно: