В Голландии приказы Гиммлера выполнялись лучше: из этой страны было депортировано почти три четверти еврейского населения. На рапорте высшего руководителя СС и полиции в Гааге Ганса Ройтера, полученном в сентябре 1943 года, Гиммлер собственноручно начертал одобрительное «Sehr gut» («Очень хорошо»). Но в соседней Бельгии СС чувствовали себя уже далеко не так свободно, так как германский глава военной администрации этой страны генерал фон Фалькенхаузен до самого своего ареста в июле 1944 года препятствовал деятельности гиммлеровских головорезов. В Дании попытки Гиммлера начать широкомасштабную антиеврейскую кампанию столкнулись с еще более упорным сопротивлением. В начале 1943 году Гиммлер попытался убедить Карла Вернера Беста, ранее состоявшего в штате Гейдриха, а теперь являвшегося полномочным представителем рейха в Дании, что «окончательное решение» должно применяться к евреям не только на Востоке, но и на полунейтральной датской территории. Однако его усилия не имели никакого практического результата вплоть до августа 1943 года, когда после выступлений в доках Оденсе, акций движения Сопротивления в Копенгагене и мятежа на флоте в Дании не было введено военное положение. Гиммлер, ставший к тому времени министром внутренних дел, воспользовался этими беспорядками, чтобы надавить на Риббентропа, и вскоре Бест получил приказ начать аресты датских евреев и отправку их на Восток. На дворе, однако, стоял 1944 год, обстановка на фронтах изменилась, и крамольная мысль о скором поражении Германии проникла во многие умы. Неуверенность в будущем и страх перед возможным наказанием привели к тому, что вместо выполнения приказа нацистские чиновники затеяли обычную бюрократическую чехарду, пользуясь любыми предлогами, чтобы снять с себя ответственность и ничего не делать. Облавы хотя и проводились, однако они были чисто символическими, а зачастую даже предоставляли новые возможности для защиты евреев или их эвакуации в нейтральную Швецию. Бест со своей стороны сделал все от него зависящее, дабы поощрить евреев к бегству, и вскоре Гиммлер смог с удовлетворением констатировать, что Дания стала «свободной от евреев» страной. Что касалось Норвегии, где условия для дипломатических ухищрений были значительно менее благоприятными, чем в Дании, две трети маленького еврейского населения сумели спастись, перейдя шведскую границу.

Но наиболее значительное противодействие навязчивые идеи Гиммлера встретили на юге Европы, ибо итальянцы никогда не были склонны к антисемитизму, к тому же в Италии проживало не более 50 тысяч евреев. Итальянцы отказывались участвовать в преследованиях евреев на юге Франции, и Эйхман постоянно жаловался Гиммлеру, что союзники, дескать, «саботируют» его решения в Греции и Югославии. Правда, в 1938 году Муссолини под давлением Гитлера все же издал собственный закон, направленный против евреев, однако участвовать в геноциде он по-прежнему не стремился.

Как мы уже упоминали, фюрер считал Гиммлера самым подходящим эмиссаром для переговоров с Муссолини. За всю историю германо-итальянских отношений Гиммлер нанес дуче несколько визитов на государственном уровне, последний из которых состоялся в октябре 1942 года, однако нет никаких сведений, что во время этих встреч обсуждался вопрос о депортации евреев14. Даже когда в сентябре 1943 года немцы оккупировали Италию, в лапы гиммлеровских палачей попали только те евреи, которые давно обосновались в Риме, но не сумели избежать последующих облав в столице и на севере. В отличие от Италии, в Югославии и Греции от депортаций пострадало очень много евреев.

«Весной 1942 года первые транспорты с евреями, предназначенными для уничтожения, прибыли из Верхней Силезии», – писал Хёсс15. Их вели через цветущие луга к новым газовым камерам, раздевали якобы для дезинфекции, а потом запирали в камерах и убивали.

«Каждый из нас всегда знал, что приказу Гитлера нужно подчиняться беспрекословно и что выполнение его является долгом СС. Тем не менее многие из нас терзались тайными сомнениями… Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы скрывать собственную подавленность… Я был вынужден наблюдать за тем, как матери идут в газовые камеры со смеющимися или плачущими детьми… Меня мучила жалость, мне хотелось очутиться как можно дальше от этого кошмарного места, но я не смел дать волю своим чувствам».

Хёсс часто и помногу выпивал с Эйхманом, пытаясь выяснить, испытывает ли и он что-то подобное, однако это ему так и не удалось.

«…Он [Эйхман] неизменно демонстрировал полную одержимость идеей уничтожения всех евреев, которые только попадут ему в руки… Я, напротив, часто чувствовал себя не в силах вернуться домой после очередной казни. Тогда я садился на коня и ездил верхом, пока потрясение не проходило. По ночам я часто вставал и приходил в конюшню, ища утешения среди моих любимых животных».

Еще более красноречиво, чем эти приступы жалости к себе, характеризует Хёсса его неспособность понять масштабы совершенных им преступлений. Эмоциональный стиль его воспоминаний до нелепости не соответствует природе трагедии, которую он пытается описать, если не оправдать. «Откровенно говоря, у меня не было причин жаловаться на скуку, – заявляет Хёсс. – Сад моей жены был настоящим цветочным раем… Заключенные никогда не упускали возможности сделать что-нибудь хорошее моей жене и детям, привлекая таким образом их внимание. Ни один бывший заключенный не может сказать, что в нашем доме с ним плохо обошлись».

О представившемся шансе переехать в Заксенхаузен Хёсс пишет: «Сначала я был очень огорчен необходимостью покидать насиженное место… но в итоге испытал облегчение, освободившись от всего этого». В качестве оправдания содеянного Хёсс цитирует британскую поговорку: «Права она или нет, но это моя страна» – и возлагает всю вину на Генриха Гиммлера, которого называет «самым жестоким» из членов нацистской верхушки. «Я никогда не был жесток», – утверждает Хёсс, признавая, что его подчиненные часто бывали таковыми, но ему якобы не удавалось их остановить. Характер этих жестокостей, практикуемых садистами из СС и капо, наслаждавшимися абсолютной властью над заключенными, подробно описан Когоном и другими бывшими заключенными нацистских лагерей.

Вероятно, не следует особенно удивляться тому, что после первого визита в Освенцим в марте 1941 года Гиммлер побывал там только один раз. Это произошло летом 1942 года, когда он приехал, чтобы ознакомиться с ходом строительства в лагере. По словам Хёсса, рейхсфюрера СС интересовали только сельскохозяйственные и промышленные работы.

Когда же ему сообщили об ужасающих условиях существования заключенных, об их подверженности заболеваниям и невероятной тесноте в бараках, Гиммлер пришел в ярость. «Я не желаю больше слышать о трудностях, – сказал он Хёссу. – Офицер СС не признает трудностей – когда они возникают, он должен немедленно устранить их собственными силами. Как это сделать – ваша забота, а не моя!» Гиммлер привел в пример прогресс, достигнутый на предприятиях «И.Г. Фарбен», хотя, с точки зрения Хёсса, «Фарбен» использовал самых квалифицированных работников и обладал приоритетом в поставке стройматериалов.