Большевики напрасно пытались поставить комиссаров «на виду» именно из русских. Инородцы оказывались надежнее, — фанатичнее, работоспособнее. Латыш Петере и поляк Дзержинский известны. С ними, из евреев, конечно, можно только сравнить Троцкого и Зиновьева. Латышей и поляков довольно на «видных» местах, и если евреев больше — то потому, что их вообще больше. И вот, каждодневно сталкиваясь с ненавистной коммуной в лице ее видных представителей, нерассуждаю-щий житель Совдепии (не порассуждаешь, когда шкура ободрана!) создает по ассоциации какой-то крайне поверхностный «антисемитизм». Он выражается бессильной глухой бранью — против комиссаров… которых, однако, обзывают не более часто «жидами», чем «сатанами», а Ленина «татарином».

Повторяю: есть подлинный антикоммунизм и антикомиссарство. Нет подлинного антиеврейства, как никогда его не было.

Мне приходилось сталкиваться с опасениями какого-то грандиозного еврейского погрома, будто бы назревающего. Что за вздор! Вероятен другой, — погром коммунистический.

Он вероятен и тем делается вероятнее, чем дольше сидят большевики. Но и при этом ужасном случае (всякий погром ужасен) нам придется оставить наш особливый страх за евреев. Погибнет, конечно, много невинных, но без различия национальностей. Погибнут виновные, т. е. комиссары. Если мы вспомним теперь нашу общую статистику, то убедимся, что евреев все-таки погибнет гораздо менее, чем русских. Линия разделяющая как наметилась, шла, так и пойдет: не по признаку национальности, а по степени участия в большевистском деле.

Вот это надо же наконец понять и принять: наше действительное равенство с евреями. Виновный одинаково виновен, будь он еврей или не еврей. Невинный одинаково невинен, будь он еврей или не еврей.

Русский народ это понимает. И он глубоко прав.

Мне могут, однако, сказать: если так мало склонности в русской стихии к антисемитизму, — откуда же погромы? И даже теперь, в последнее время… На юге доказаны случаи, когда в местности, освобожденной от большевиков, начинался разгром еврейского населения. Откуда это?

Да оттуда же, откуда при царе. Если не полностью от той же причины, то частью — наверно. Вспомним, как мы объясняли себе погромы при царе. Не видели ли мы их направления сверху? В русском народе есть одно свойство, которое надо признать: это его необыкновенная чувствительность к влияниям сверху. Не случайна пословица: «каков поп, таков и приход» (по-европейски, казалось бы, напротив: каков приход — таков и поп). Погром при самодержавии был следствием антисемитизма наверху. Погром сегодняшний — так же может быть лишь следствием присутствия антисемитизма наверху, у начальников, вождей, правителей. По нынешним временам лишь бледной тени его там достаточно или даже нейтральности, не ярко выраженного противопогромного направления. Кроме того… что мы знаем? Какие из этих погромов были действительно еврейские и какие смешанные, т. е. просто дико разнузданные грабежи тех, кто под руку попал? Народ давно обезумел от крови, тяготы и голода. Сам знает, что обезумел. Были в этом месте евреи, — убиты, разграблены евреи. Например, банды, оперирующие на юге: главари их не имеют старорежимной окраски (только одну грабительскую). Однако и там «погромы»: там уж явно евреи громятся, лишь как «попавшиеся под руку».

Народ, однако, начинает опоминаться от своего безумия. И уж, конечно, если он на глубинах этого безумия не был антисемитом, — он не приобретет, воскреснув, несвойственной ему ненависти к евреям. А какое бы правительство ни образовалось в России после падения нынешнего, насильного и развратного, оно будет (условие его существования) равняться по народу и, следовательно, никак не будет антисемитичным.

Есть у меня еще одно основание утверждать, что близкое возрождение народа будет подлинным и, между прочим, свободным от всякой национальной ненависти. Это основание — характер нынешнего русского религиозного движения. Не многим известно, что в русской церкви произошел раскол, своего рода революция, и что мы присутствуем при начале реформации. Однако это факт. Эта тема слишком важная, о ней следует поговорить отдельно. Здесь я скажу лишь, что новое народное революционно-религиозное движение столь же опасно для большевиков и для монархистов, сколь благотворно для русского народа и благодетельно для евреев: оно несет просвещенный мир, а не национальную вражду.

Итак, резюмирую мои утверждения, основанные на опыте и разуме почти всех, Россию недавно покинувших и от нее не оторвавшихся. Всех, принадлежащих к русской «партии беспартийных», с ее очень ясной политической программой и не менее ясной тактикой (как-никак — я думаю, что именно эта партия в России самая широкая сейчас, а в будущем самая «могущественная»).

По отношению к вопросу еврейскому мы утверждаем: в народной России в данное время нет антисемитизма, как не было его никогда. Данная «видимость» антисемитизма узка, бледна, поверхностна и ни в каком случае не может породить еврейских погромов после падения большевиков, сколько бы они ни сидели. Задержка этого падения может лишь дать коммунистический разгром, и в очень нежелательных размерах.

Наконец: подозревать интеллигентов, бежавших из России и оставшихся в России, в том, что они «антисемиты» — можно лишь при наличии или невежества, или недомыслия. Впрочем, факт таких и подобных взаимоподозрений, широко практикующийся среди нашей несчастной эмиграции, может быть, также объясним тяжелым ее нравственным состоянием. Русские беженцы растеряны, озлоблены, ожесточены. Они, как «сумасшедшие нищие», заслуживали бы даже снисхождения, если б… если б мы не знали, что есть другие, до какого ужаса подлинные «сумасшедшие нищие», — интеллигенты в Совдепии, не по-эмигрантски страдающие — и все-таки сохранившие в душе искру человеческую. Они не подозревают друг друга, как эмигранты, ни в людоедстве, ни в жидоедстве, ни в монархизме, ни… в чем еще? Они даже и на эмигрантов — до сих пор! — смотрят оттуда с надеждой и верой. Пусть бы они и не знали подольше о делах эмигрантских. Авось, мы здесь успеем одуматься; сдержать себя, вспомнить все-таки о них, оставшихся, — и о России.

Летом 19 года в моем петербургском дневнике есть такая отметка:

«…Читаю «Юдоль» Лескова. Это о голоде в средней России в 1840 году. Не мы ли это, эти крепостные помещиков Орловской губернии? Не так же ли и мы обречены умирать, прикрепленные к месту? Только помещики выдавали дворовым по три фунта хлеба в день… Три фунта! Даже не верится. А крестьянская «Юдоль» — смерть продолжалась всего 10 месяцев. Годы длится наша…» [25] .