— Не ругайся, — говорит он.

Он щелкнул затвором на другой винтовке, прицелился и выстрелил, наделав много шума, и когда после попадания в ангела облако каменной пыли рассеялось, она пошла посмотреть и увидела, что пуля попала в руку именно в том месте, где рука была прижата к сердцу, и вся рука была раздроблена, подобно пальцам, вдавленным дробью.

— Долбаный бриллиант! — воскликнула она, стряхивая пыль от осколков камня с трикотажной футболки.

— Уйди оттуда, — сказал мужчина шепотом, он махнул ей винтовкой, подавая знак возвратиться к нему. Потом он положил на землю винтовку, наступил на нее, поднял другую, глухо клацнул затвором, посмотрел вниз и взял ангела на прицел. Отлетело целиком плечо. Он подождал, пока птицы угомонятся и рассядутся на верхушках деревьев, и, когда все стихло, снова выстрелил из той же самой винтовки, и снова раздался птичий гвалт. Снесло макушку и лицо. Тогда он разломил свои винтовки, повесил их открытыми на плечи, повернулся и пошел.

— Можно мне сделать выстрел? — попросила она.

— Отправляйся, девочка, домой в свою постель, — говорит он ей, проходя мимо, — тебе нельзя гулять допоздна. Твои родители — явно язычники, если позволяют тебе такое.

Похоже, это ее поразило.

— Откуда вы знаете моих родителей? — крикнула она ему в спину.

Мужчина остановился. Вроде как кашлянул. Повернулся, вместе с ним сделало круг его оружие, и вернулся к ней. Он встал рядом с одной из статуй.

— Если ты честно расскажешь, что видела меня, — предупреждает он, — Бог накажет тебя. Так что не делай этого.

— Хорошо, — говорит она, подумав, пусть он будет увечным извращенцем Годфриком, раз ему так хочется. — Если ты мне дашь выстрелить из винтовки, тогда я ничего не расскажу.

Мужчина посмотрел на нее оценивающе. Бросил взгляд на часы. Поднял глаза к небу, которое проглядывало сквозь ветви деревьев. Казалось, он выдохся.

— Быстро, — решился он, — пока не рассвело и никто нас не поймал.

Раздался глухой звук клацнувшей винтовки.

— Не прикасайся, — велел он.

Он держал винтовку на уровне ее глаз. Она смотрела через прицел и ничего не могла разглядеть, он положил ей на голову руку и заставил успокоиться, вот тогда она увидела через стеклянный круг оптического прицела кружащийся темный свет, наверное, это было небо, после его закрыли деревья, и следом появился забор в конце кладбища возле канала, потом могильные надгробия, причем все они качались. Он забрал у нее оружие.

— Смотри, — сказал он, вскинув винтовку, и выстрелил в статую по пальцам руки, прижатой к подбородку. Она побежала туда и подняла с травы кусочек отбитого камня. Некоторые пальцы все еще болтались на весу у подбородка, но то место, где находилась рука, прижимающая их к подбородку, было пусто. Кусочки руки валялись в траве. Она принесла несколько. Мужчина взял их у нее и выбросил в кустарник.

— Теперь, — говорит он, — вон та, — и даже при том, что был для этого несколько староватым, он крутанулся на пятке, словно ковбой в кино, и один выстрел пришелся в голову статуи, а другой — в Библию.

Он — министр церкви. Ангелы — бездельники. Это его работа. Он показал ей различие, когда оружие готово и когда — нет.

Наступил рассвет, и мужчина исчез.

Когда она посмотрела внутрь разбитой головы той статуи, у которой он отстрелил напрочь голову и плечо, камень там был чисто белого цвета. Сегодня вечером она снова глядела на статую, волнистые волосы ангела спадали на другое плечо без головы, откуда они выросли. Тот мужчина — безупречный стрелок, вот кто он. Он — это что-то! Там многие из ангелов повреждены или отстранены от должности. Есть только один кусочек кладбища с ангелами, окруженный каналом, нигде на других участках больше нет ни единого ангела. Это чем-то напоминает разные религии, в одной есть ангелы, а в другой нет.

Она все еще недоумевает, откуда тот мужчина знает ее родителей. Они никакого отношения не имеют к религии. Он ни разу не ответил на это. Возможно, он подшучивал над ней. Интересно, если он и вправду их знает, так он знаком с ее матерью, или отцом, или с ними обоими. Вдруг он расскажет им о том, что видел ее и где она была, причем поздно ночью и далеко от дома, или что-нибудь в этом роде. Но если он не скажет Кимберли, это уже хорошо. Вот интересно, знает ли он Кимберли. Теперь она протрезвела. Что ж это такое быть трезвой? Когда начинаешь чувствовать все эти греба-а-аные ве-е-ещи, все, что есть во всей вселенной, она может чувствовать все это. Крошечный шероховатый камешек под ногой, щекочущее прикосновение травы на запястье, теплый или холодный воздух вокруг, печаль того света, что включен во всех спальнях людей, живущих в домах вдоль канала, которые она может видеть сквозь ветви деревьев, и проволочный забор, и жгучую боль в пальце, и все остальное. Она обернула палец листом щавеля, нужно сильно перетянуть им рану, чтобы не кровоточила.

Стало очень темно, как раз самое подходящее время, и если этот мужчина идет сюда, он будет здесь с минуты на минуту. У нее есть бутылка, которая никогда не разбивалась, — это поразительно, что бутылка до сих пор не разбилась; но она больше не пьяна, по крайней мере, не сильно, и ей на самом деле не только хочется, она должна увидеть, способна ли еще поразить эту цель, подобно тому, как превзойти себя, это было бы и вправду впечатляюще. Хорошо бы увидеть в нормальном состоянии, что же представляет собой ее цель. Поскольку, во-первых, ей хочется узнать, есть ли у нее на самом деле цель. Винтовка на вид была тяжелая, более массивная, чем вторая, еще секунда, и без помощи не обойтись, так как слишком трудно ее разломать, или, может, ей хочется все сделать самой — то, что она должна узнать.