— Я могу пригласить вас на танец? — собирался было спросить я у Джанан, с тревогой смотревшей на меня.

Она сидела вместе с тремя сестрами-розами за обеденным столом и смотрела на разноцветные клубки шерсти, раскатившиеся по столу из плетеной соломенной корзинки. Рядом с корзинкой лежал журнал «Женщина и дом», который иногда покупала моя мама, — его страницы пестрели статьями по вязанию, образцами узоров с цветочками, вывязанными по кружеву крякающими утками, котятами, собаками и мечетями — вкладом турецкого издателя, адаптировавшего немецкий журнал для турецких женщин. Некоторое время я смотрел на эти краски в свете газовой лампы, размышляя, что сцены настоящей, реальной жизни, о которой я только что читал, тоже нарисованы этими грубыми красками. Затем, повернувшись к двум дочерям Гюльджихан, приближавшимся к матери, я, зевая, щуря глаза и явно получая удовольствие от счастливой семейной сцены, сказал:

— Мама что, спать вас еще не уложила?

Они растерялись, испугались и прижались к матери. Мне стало еще веселей.

Я смог бы даже сказать подозрительно смотревшим на меня Гюлендам и Гюлизар: «Вы — два еще не увядших цветка».

Но я все-таки не сказал ничего, пока не вошел на мужскую половину дома, где Доктор Нарин принимал гостей: «Сударь… Сударь, я с грустью прочитал историю вашего сына».

— Все зафиксировано, — ответил Доктор Нарин.

Он представил меня двум огромным мрачным мужчинам, находившимся в полутемной комнате. Нет, эти безмолвные господа не были «часами». Один был нотариусом, а кем был другой — я не запомнил. Я обратил внимание только на то, как Доктор Нарин представлял им меня: я был степенным, серьезным и увлеченным юношей, подававшим большие надежды, и сейчас я был очень близок ему. Ничто во мне не напоминало тех якобы старательных длинноволосых парней из американских фильмов. Он мне очень доверяет, очень.

Как быстро я привык к этим похвалам и принял их на свой счет! Я не знал, куда деть руки, и, дабы не утратить скромный вид, вежливо склонил голову, что было к лицу такому молодому человеку, как я. Я постарался сменить тему разговора, слишком хорошо сознавая, что мои попытки будут замечены и оценены. Я сказал:

— Как здесь тихо по ночам.

— Только шелковица шелестит листьями, — отозвался Доктор Нарин. — Даже в самую безветренную, самую спокойную ночь. Прислушайтесь.

Мы прислушались. Меня больше пугала полутьма комнаты, нежели неясный шорох дерева, доносившийся откуда-то издалека. Слушая тишину, я осознал, что она царит в доме с тех пор, как я приехал сюда, — все разговаривали шепотом.

Доктор Нарин отвел меня в сторонку:

— Мы сейчас садимся играть в безик. [37] И я хочу, чтобы вы, сынок, ответили мне, на что бы вы желали сейчас взглянуть? На мои часы или на оружие?

— Я бы хотел увидеть ваши часы, сударь, — ответил я не раздумывая.

В следующей комнате, еще более темной, мы увидели две модели громко тикавших настольных часов «Зенит». Мы увидели выдвижные часы в деревянном корпусе, изготовленные часовой мастерской в Галатской колонии, — они играли музыку и их надо было заводить раз в неделю; Доктор Нарин сказал, что еще одна такая же модель находится в гареме дворца Топкапы. Потом мы пытались угадать, в каком левантийском порту жил Саймон С. Симониен, создавший настенные часы с маятником в резном корпусе из орехового дерева, как вдруг догадались об этом по надписи «а Smyrne» на глазурном циферблате. Мы заметили, что часы марки «Юниверсал», показывая месяц и год, показывают и дни полнолуния. Доктор Нарин взял огромный ключ и завел часы-скелетон с маятником; их циферблат, по наущению Султана Селима III, был выполнен в форме кавука [38] ордена Мевлеви, и нам стало не по себе, когда мы осознали, что в этом механизме заводятся и скручиваются внутренние органы «скелетона». Мы вспомнили, что часто видим и слышим настенные часы «Юнгханс» с маятником времен нашего детства, которые до сих пор печально тикают во многих домах. Мы вздрогнули, увидев паровоз и надпись под ним «Made in USSR» [39] на циферблате грубых настольных часов марки «Серкисов».

— Тиканье часов для наших людей — не символ Вселенной, а звук гармонии, гармонии с нашим внутренним миром, — как и плеск воды в фонтане для омовения во дворе мечети, — сказал Доктор Нарин. — Мы совершаем намаз пять раз в день, затем наступает Рамазан, наступает время сахура, время ифтара… [40] Наши часы и наши муваккит-хане [41] — это не попытка угнаться за остальным миром, как на Западе, а механизм, который помогает приблизиться к Аллаху. Ни одна нация не увлекалась часами так, как наша. Мы всегда, были главными клиентами европейских часовщиков Единственное, что мы смогли взять у них, дабы усладить душу, — это часы. И поэтому не стоит говорить, что часы бывают местного и иностранного производства, как и оружие. У нас есть два пути приближения к Аллаху. С помощью оружия — путь джихада, и с помощью часов — путь намаза. Они заставили нас сложить оружие. Теперь они выдумали поезда, чтобы сломать наши часы. Всем известно: самый большой враг азана и намазов — расписание поездов. Мой покойный сын очень хорошо знал об этом, поэтому он многие месяцы провел в автобусах в поисках утраченного времени. Те, кто желал отдалить от меня сына, использовали автобус, чтобы лишить жизни моего наследника, но Доктор Нарин не такой простачок, чтобы поддаться им. Запомните: когда у людей немного денег, они в первую очередь покупают часы…

Возможно, Доктор Нарин шептал бы и дальше, но его перебили позолоченные английские часы «Приор» с глазурованным циферблатом и рубиновой розой, пропев соловьиной трелью мотив старинной османской песенки «Мой секретарь».

Пока партнеры по безику, навострив уши, прислушивались к приятной песне о секретаре, что идет в Юскюдар, Доктор Нарин прошептал мне на ухо:

— Вы что-нибудь решили, сынок?

Именно в этот момент я увидел в зеркале буфета сверкающее отражение Джанан, дрожавшее в свете газовой лампы, и в голове у меня все смешалось.

— Мне нужно еще поработать в архиве, сударь, — ответил я.

Я сказал так не потому, что надеялся принять решение, а скорее для того, чтобы избежать этого. Проходя мимо соседней комнаты, я почувствовал на себе взгляды трех «роз» — капризной Гюлизар, нервной Гюлендам и Гюльджихан, которая уже уложила дочерей спать и вернулась в комнату. Какими любопытными и решительными были медового цвета глаза моей Джанан! Я чувствовал себя человеком, выполнившим важные дела, мне казалось, так чувствует себя мужчина, рядом с которым находится красивая жизнерадостная женщина.

Но как же я был далек от того, чтобы казаться таким человеком! Я сел в архиве Доктора Нарина, раскрыл папки с отчетами, удерживая в памяти образ Джанан, и стал быстро перелистывать страницы, надеясь, что ревность поможет мне в конце концов принять решение.

Я стал выяснять дальнейшие подробности дела. После похорон несчастного юноши из Кайсери Доктор Нарин, уверенный, что похоронил своего сына, взял на работу Сейко, самого трудолюбивого и увлеченного из всех его «часов», чтобы следить за всеми, кто читает книгу. И во время наблюдений за студенческими общежитиями, кафе, клубами и коридорами учебных заведений в Стамбуле тому удалось вычислить Мехмеда и его подругу Джанан на архитектурном факультете. Это произошло шестнадцать месяцев назад. Стояла весна. Джанан и Мехмед были влюблены друг в друга. Они носили с собой книгу и читали ее друг другу. Они даже не подозревали о существовании Сейко, пусть издалека, но следившего за ними восемь месяцев.