Разумеется, Квинт тут же их прочел:

— «Принцепс, может ли быть, чтобы ты, забыв о державе / стал разбирать и судить неравностопный мой стих». [47]

Кар оправдал всеобщие ожидания, сделав озадаченное лицо, и Квинт, стараясь защитить аллюзию, рассердился, хотя проявилось это лишь в проступившей у него на лице легкой краске. И все же я знал, что он сказал бы, не будь Кар двадцатью годами его старше и чиновником верховного суда. [48]

Симерия запела, поэтому мы прервали дискуссию и стали слушать привлекательную девушку с приятным, чуть хрипловатым голосом. В выборе любовниц у Брута всегда был превосходный вкус и, по всей вероятности — несмотря на его гигантский живот, — еще и другие таланты. Песня, которую под ласкающий аккомпанемент арфы пела Симерия, так же, наверное, не тронула бы сердце императора. В лучшем случае он бы заявил, что она ему не нравится. Впрочем, Симерия не осмелилась бы исполнить ее в присутствии августейших особ. Но здесь веселая безнравственность никого не оскорбляла. Мы все были искренними почитателями императора, отчасти потому, что (во всяком случае, в юности) он действительно вел себя в соответствии с мифологией, — разумеется, осмотрительно. Но опять же, даже Зевс предпочитал молчать о своих похождениях.

Когда песня закончилась, Брут спросил:

— А ты, Симерия? Ты книгу читала?

— Нет, Брут, — ответила девушка. — Хочешь, чтобы я прочла эти стихи? Может, мне положить их на музыку?

Брут рассмеялся:

— Неплохая мысль. Это принесет тебе большой успех повсюду. В одном фригидарии [49] в Байях кто-то написал на стене одну-единственную строку из «Искусства любви», быть может, ту самую, что разгневала Августа. Учитывая размах его завоеваний, с ним, наверное, тоже произошло нечто подобное. Быть может, даже не раз.

— Что это за строка? — спросил Кар.

— Тертулия, Нимфидия, Кения, Терентилла, Руфилла, Юния, — не обращая на него внимания, стал загибать пальцы Брут, — Сальвия Титизения — и это немногие имена, которые сразу приходят в голову. Император — настоящий жеребец. Но такое даже с жеребцом может случиться.

— О какой строке ты говоришь? — не унимался Кар.

— Лучше ты ему скажи, Куртий. Если я не ошибаюсь, он посвятил это стихотворение тебе.

— Не это, — отозвался Куртий, — но я знаю, о каком ты говоришь. — Он вполголоса прочел Кару строки, и мне вспомнился полдень в (термах) [около 10 стр. ] Она порицает не только лицемерие императора, но и его вкус как литературного критика, — сказал Брут. — Надо же написать такое про основателя величайшей в Риме библиотеки! Я цитирую: «Август, взгляни на счета за игры, и ты убедишься, как недешево их вольности встали тебе. Был ты зрителем сам и устраивал зрелища часто, [1 стр. ] смотрел на театральный разврат. [1 стр. ] стоит ли кары большой избранный мною предмет». [50] — Брут отложил свиток, и пока мы читали дальше, сказал: — И дать такой совет высочайшему судье в империи? Не знаю (как)

6

встал и направился ко мне с распростертыми руками, словно для того, чтобы заключить меня в объятия. Но потом только с жаром пожал мне руку и, раздвинув в улыбке мясистые губы, сверкнул новыми зубами из слоновой кости. [51]

— Доброго тебе дня, Квест, доброго тебе дня! Ты пришел в самый подходящий момент!

Нам подали вино и блюдо креветок.

— Прокулея отправилась повидать Сальвию Титизению, [52] — продолжал Цецина, — а когда вернется, у нас будет для нее сюрприз!

Я недоумевал, о чем он говорит, но промолчал. Возможно, он имел в виду мое присутствие в доме, но это едва ли удивит мать. Я оглядел атриум, который он недавно украсил великолепными алебастровыми колоннами. Алтари с масками его предков [53] выглядели новыми и, вероятно, таковыми и являлись, потому что те, которые стояли у него до свадьбы, были не из черного дерева. Мой взгляд скользнул к череде бюстов и статуй, сплошь величественных, сплошь из греческого мрамора: Платон, Сократ, Диана, Леда с Лебедем, Аполлон, Геркулес. А перед таблинумом [54] на небольшом помосте справа от занавеса стояло великолепное скульптурное изображение хозяина дома, то самое, которое я видел в процессе создания. Расимах победил: бородавка размером с небольшую вишню красовалась на своем месте на правой щеке Цецины.

Я снова повернулся к живому оригиналу.

— Не хочешь узнать, какой сюрприз? — нетерпеливо спросил Цецина.

Бородавки на прежнем месте я не увидел — вероятно, над ней потрудился Антоний Музон. [55] Лекарь был жадным, и дохода, который он получал, врачуя болезни императора, ему было мало. Сделал это Цецина, чтобы понравиться матери? Или она сама его попросила?

— Ладно, не спрашивай. Так даже лучше, ведь тогда это будет сюрприз и для тебя тоже!