– Колли? – осведомился он наконец.

– Секретарша.

– Зря, клянусь Сократом! – добродушно пробасил гигант. По местным понятиям это был комплимент.

– Почему Сократом? – тихо спросила Ляля, выждав, когда обаятельный завсегдатай – несомненно, кобель – отойдет подальше.

– Шутка такая. Сократ всегда клялся собакой…

–А-а…

Они доели мороженое и одновременно посмотрели на часы, когда на лестнице послышалось отчетливое цоканье пластиковых налапников о деревянные ступени.

– Ну вот и Дже… – завел было чей-то радостный голос, но осекся.

В зале стало тихо. А тут еще обмерший у стойки бармен сделал неловкое судорожное движение – и под каменными сводами снова зазвучал «Собачий вальс».

Да, это был Джерри. Рыжий Джерри. Живой и относительно здоровый. С пластырем на левом ухе. Но главное заключалось не в этом. Он вбежал в зал на четырех. В ошейнике и наморднике.

Нагловатый пьяненький подросток (надо полагать, сын или племянник хозяина) оглядел мутными глазенками замерших от изумления посетителей и, поддернув поводок, произвел губами омерзительный чмокающий звук, за который порядочная собака могла бы и глотку порвать. Но Джерри – повиновался. Задирая узкую длинную морду и преданно кося глазом на чмокнувшего, а может, напротив, старательно отворачиваясь, чтобы ненароком не увидеть лица коллег, он запрыгал, засеменил, подстраиваясь под неровный шаг нетрезвого оболтуса.

– Сидеть! – скомандовал тот, когда оба оказались у стойки. Потом спросил кружку пива.

Все оцепенело смотрели на происходящее и прикидывали в смятении, какие же неслыханные сверхурочные сумел выговорить себе этот рыжий ублюдок за нынешний свой позор.

Бармен медлил, не зная, на что решиться. Действительно, ситуация складывалась непростая и, мягко выражаясь, диковатая. С одной стороны, в правилах нигде не записано, что в «Собачью радость» разрешается входить только в человеческом обличье, но это как бы подразумевалось само собой! Да и отставной бульдог Азорыч формально был прав, пропустив обоих в зал, поскольку на ошейнике Джерри болталась бляха, а поводок недвусмысленно указывал на то, что нагловатый тинэйджер пытается проникнуть в погребок отнюдь не самочинно, но в качестве протеже своего же собственного пса.

Бармен взял бокал, поднес его к сияющему кранику и снова засомневался. Но тут на помощь ему пришел тот самый волосатый гигант, что несколько минут назад поздравлял Ратмира со статьей. Медленно приблизившись к стойке, он подобно утесу воздвигся перед ожидающим пива щенком. Протянул окутанную рыжеватой шерстью лапищу – и «Собачий вальс» оборвался.

– Собакам сюда… нельзя… – тяжко, будто камни ворочая, известил великан, непонятно, впрочем, кого имея в виду. – Тут… люди… обедают…

Подросток смерил громаду дерзким взглядом, прыснул.

– Люди?.. Тут?.. – Он оглядел зал – и ухмылка стала медленно сползать с его не шибко умного рыльца.

Стремительно трезвея, он увидел воочию, как обращенные к нему лица меняются, становясь подобием грозно наморщенных собачьих морд. Овчарки, мастиффы, ротвейлеры – и вся эта свора молча, не мигая, смотрела на него в упор. Потом в полной тишине померещилось низкое нарастающее клокотание многих глоток. Рыжий Джерри заскулил, прижался к ноге, потом сообразил, что неважная это защита, – и стремглав кинулся к выходу, таща за собой не слишком упиравшегося юнца. По лестнице он проволок его с грохотом.

Молчание длилось еще несколько секунд.

– Я с ним больше за один стол не сяду… – возмущенно выдохнул кто-то.

Все одичало оглянулись на голос.

– Успеваем? – тревожно спросила Ляля, взглянув на часы.

– Успеем, – буркнул Ратмир.

– Ты-то успеешь! – огрызнулась она.

Обеденный перерыв у четвероногих сотрудников, согласно закону о трудовых взаимоотношениях, был на пятнадцать минут длиннее, чем у двуногих, что являлось постоянным поводом к зависти и злословию со стороны последних.

Костью раздора, выражаясь фигурально.

– Да кто из нас собака, в конце-то концов! – надрывалась мордастая пучеглазая бухгалтерша – сука редкая. Вопила столь широковещательно, что пришлось однажды тронуть скандалистку клыками за икры. Визгу было…

– А не дразните… – величественно изронил директор, к которому эта дура побежала жаловаться (нашла кому!). – Вы бы еще палец в распределительный щит сунули!

С тех пор на открытую травлю склочница не отваживалась, но исподтишка продолжала, конечно, урчать и злобствовать…

Выбравшись из погребка в горячий, отдающий машинной гарью воздух, Ратмир и Ляля некоторое время шли молча. Собачье и человеческое достоинство Ратмира было уязвлено. Да и Ляля после того, что стряслось несколько минут назад, чувствовала себя не слишком-то комфортно.

– Дерьмо собачье! И я еще с ним из одной миски лакал! – сдавленно говорил Ратмир. – Лишить его бляхи, пса позорного! Собраться всей Гильдией – и лишить… Так ведь не позволят – вот что обидно-то! Последнее слово – за хозяевами…