Лорен повернулась, пытаясь вырваться, но руки Соломона держали ее крепко. Она заглянула ему в лицо. Сощурившись, он спокойно наблюдал за ней. Потом наклонился и поцеловал, крепко и требовательно, прижимая к себе все сильнее. Она ощутила прилив жадного желания и ответила на поцелуй со страстью, которую не сумела скрыть. Когда он поднял голову, на лице его было написано такое самодовольство, что она разозлилась.

— Не сопротивляйся мне, Лорен, — прошептал он с улыбкой. — Успокойся.

— Но ты не должен… — пробормотала она, вырываясь.

— Почему?

Она взглянула изумленно.

— Мы знакомы всего два дня.

— Два дня или два века… Какая разница?

— Есть разница!

— Почему ты так думаешь?

Она не нашлась, что ответить, и хрипловато выдавила из себя:

— Мне восемнадцать, а тебе сколько лет?

Его лицо сразу переменилось, в голосе появилась стальная нотка:

— Тридцать семь.

И она поняла, как больно задела его. Глаза Соломона стали беспокойными, на лбу появилась морщина.

— Ты в два раза старше меня.

Мускулы вокруг рта у него напряглись, и он спросил:

— Неужели это тебя беспокоит?

— Еще как!.. А разве тебя это не беспокоит? — Она сама знала ответ. Соломон не мог его скрыть. Глаза у него стали темными и злыми. — Ты женат? — спросила Лорен сдавленно.

Она понимала, что мужчина в возрасте Соломона и обладающий его привлекательностью не мог быть не женатым ни разу. Наступило молчание. На щеках Соломона горело два красных пятна. Помолчав, он ответил:

— Нет. — По его глазам было заметно, что он соврал.

— Нет? — спросила она тихо, и Соломону стало ясно: Лорен знает, что он лжет.

Его лицо отразило тревогу. Он опять помолчал и, сердито пожав плечами, наконец уточнил:

— Сейчас не женат.

— Но раньше был? — Он кивнул и уже хотел отвернуться, но Лорен хотела знать всю правду. Сон, который она видела прошлой ночью, открыл ей, насколько глубоко Соломон проник в ее подсознание. — Она жива? Я имею в виду, вы разведены или…

— Нет, мы расстались, — ответил он резко и угрюмо.

Лорен почувствовала, что он упал духом. Это та женщина, подумала она. Все объяснялось — гнев и холодность Соломона, отчаяние и страсть той женщины из красной машины. Неужели, несмотря на кажущееся отчуждение, он продолжает любить ее? Неужели в нем не все к ней остыло?

Соломон смотрел на Лорен с нескрываемым волнением в блестящих черных глазах. Потом протянул руку и ласково погладил гладкую округлость ее порозовевшей щеки.

— Забудь, — попросил он. — Это не имеет отношения ни к тебе, ни ко мне. Верь мне, Лорен. Я скорей умру, чем сделаю тебе больно.

Его лицо потянулось к ней, он смотрел на ее губы, и чем ближе, тем жадней и горячей становился его взгляд.

— Нет, — сказала Лорен и отодвинулась. — Не надо!..

— Ты же знаешь, что надо.

Он обнял ее, не давая ускользнуть. Она чувствовала его дыхание у себя на волосах. Под напором эмоций он дышал часто и хрипло.

— Лорен, о Лорен!.. — горячо шептали его губы.

Потом они скользнули вдоль щеки и нашли ее рот. После короткого сопротивления она со слабым стоном сдалась. Они стояли в тени деревьев, крепко обнявшись, и поцелуй их был так глубок, что ей показалось, будто они растворились друг в друге…

Соломон неохотно отпустил ее. Глаза его были еще горячи от страсти. Где-то лаял Тапи. Он поморщился.

— Надо посмотреть, что он там делает.

Они вышли из рощи, взявшись за руки.

Оказалось, Тапи встретил на тропинке викария и теперь лаял, прыгая вокруг него как безумный. Лорен знала: воротничок сутаны, напоминающий собачий ошейник, всегда казался псу злостным нарушением правил. Чесси говорил, что собаки очень консервативны и любое отступление от того, что они считают нормой, вызывает у них раздражение. Поэтому каждый раз, когда Тапи встречал викария, он принимался сердито лаять, хотя тот был человеком добрым и собак любил.

— Ах ты Боже мой!.. — сказал викарий, улыбаясь. — Боюсь, Тапи доберется до меня когда-нибудь.