Гончаров хорошо знал путешествия Головнина в Японию, читал его книгу «Записки флота капитана Головнина о приключениях его у японцев в 1811, 1812, 1813 гг. с приобщением замечаний его о Японском государстве и народе». Упоминает он и другую книгу — капитана Дункина: «Описание примечательных кораблекрушений, в разное время случившихся». Книга эта вышла в 1822 году с дополнениями Головнина. После каждого кораблекрушения шел разбор действий капитана и говорилось о том, что было правильно в поведении его и команды и какие были сделаны во время катастрофы ошибки.

Русский флот имел большой опыт, и книга Гончарова основана не только на непосредственном видении, но и на глубоком знании, полученном еще с детства, на глубокой любви к русским подвигам в далеких морях.

Ученые путешествия Гончаров знал с детства и с детства мечтал о путешествии. В воспоминаниях своих «На родине» Гончаров рассказывал о том, как его воспитатель, бывший моряк Н. Н. Трегубов, знакомил его с географией, навигацией и астрономией. Гончаров хорошо знает «Описание земли Камчатки» С. П. Крашенинникова, «путешествия» Кука, Мунго Парка, Палласа, Головнина, Врангеля, Сарычева и многих других.

Научные путешествия тоже разнообразны: они порой сближаются с литературными, порой резко отличаются от них.

Крашенинников дает научное описание без всякой предвзятости, без опасения наскучить читателю и со стремлением исчерпать предмет.

Академик Паллас путешествовал по России так медленно и описывал свой путь так подробно, как будто его карета была запряжена муравьями.

Все это оказалось необходимым в книге. В ней много говорится о книжном знании, об опыте мореходов. «Вот морская карта: она вся испещрена чертами, точками, стрелками и надписями. „В этой широте, — говорит одна надпись, — в таких-то градусах, ты встретишь такие ветры“, — и притом показаны месяц и число… Далее еще лучше: „В таком-то градусе увидишь в первый раз акул, а там летучую рыбу“, — и точно увидишь. „В 38° ю. ш. и 75° в. д. сидят, сказано, птицы…“ Я просил других дать себе знать, когда придем в эти градусы. Утром однажды говорят мне, что пришли: я взял трубку и различил на значительном пространстве черные точки. Подходам ближе: стая морских птиц колыхается на волнах» (2,106).

Эта достоверность знаний, полученных из книг, все время проверяется человеческим взглядом.

Очерковая книга между прочим отличается от романа тем, что книжный опыт в ней часто приводится для проверки личного впечатления автора. Книга сопутствует и путевым очеркам, но очерк Гончарова дает эстетическую картину, рассчитанную на эмоциональное восприятие ее. Ни в каких «Реперовых таблицах» не описано зрительное впечатление, с введением которого путевые очерки превращаются в живописную картину: краски как будто вплывают в географический атлас.

Белинский писал в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года»:

«Искусство, по мере приближения к той или другой своей границе, постепенно теряет нечто от своей сущности и принимает в себя от сущности того, с чем граничит, так что вместо разграничивающей черты является область, примиряющая обе стороны.

Поэт-художник — более живописец, нежели думают»[162].

Гончаров часто пользуется ассоциациями живописными, как своеобразный живописец, работающий контрастами. Так, например, описывает он солнце над Петербургом. Эта развернутая картина дана с рядом живописных подробностей и сама служит для усиления впечатления от картины тропиков. Гончаровские описания реалистичны, резки; писатель сменяет описание сентенцией и потом опять возвращается к ослепительной картине. Описание туманной Темзы кончается так: «Зато какая жизнь и деятельность кипит на этой зыбкой улице, управляемая Меркуриевым жезлом!

Не забуду также картины пылающего в газовом пламени необъятного города, представляющейся путешественнику, когда он подъезжает к нему вечером. Паровоз вторгается в этот океан блеска и мчит по крышам домов, над изящными пропастями, где, как в калейдоскопе, между расписанных, облитых ярким блеском огня и красок улиц, движется муравейник» (2, 43).

Часто Гончаров как бы убаюкивает читателя, рассказывая о том, как похож русский корабль, захваченный штилем среди моря, на степную деревню. Гончаров сидит в каюте. Зной привязывает человека к месту. Ему кажется: «Солнце уж высоко; жар палит; в деревне вы не пойдете в этот час ни рожь посмотреть, ни на гумно» (2,123).

Описание доходит до иллюзии: «Петухи поют, и далеко разносится их голос среди ясной тишины и безмятежности».

Реальное описание дополняется фантазией: «Слышатся еще какие-то фантастические звуки, как будто отдаленный, едва уловимый ухом звон колоколов… Чуткое воображение, полное грез и ожиданий, создает среди безмолвия эти звуки, а на фоне этой синевы небес какие-то отдаленные образы…» (2, 124).

И вдруг дается перемена освещения и переосмысливание картины:

«Выйдешь на палубу, взглянешь и ослепнешь на минуту от нестерпимого блеска неба, моря; от меди на корабле, от железа отскакивают снопы, лучей; палуба и та нестерпимо блещет и уязвляет глаз своей белизной» (2, 124).

Гончаров знает тайну, как «уязвлять» воображение путем чередования обычных картин с картинами другого мира, живущими в душе путешественника. Подготовив воображение читателя, успокоив его, он дает ему ярчайшее описание неба над тропиками и не боится занять описанием две страницы с лишком, повествуя о ночном и дневном небе. Он дает подробное описание движения облаков в дневном пейзаже, в ночном — решается вводить в прозу, как стихи, звучные, но незнакомые нам названия созвездий, окрашивая их неожиданными поэтическими эпитетами.