Шрифт:
— Вы многого не знаете, — вырвалось у Батурина.
— Возможно. Не будем спорить. Сейчас я ничего вам не отвечу. Лучше завтра. Я даже плохо понимаю, что вы говорите. Ведь у меня же был обморок; неужели так трудно понять, как я разбита!
Батурин покраснел: он ждал дерзости и услышал почти мольбу.
— Ну, не сердитесь, — она взяла Батурина за руку. — Отложим до завтра. Проводите меня, я покажу вам, где я живу.
Жила она на горе, далеко от порта.
По дороге Нелидова украдкой разглядывала Батурина. Он нервно курил, свет папиросы освещал его лицо, и оно казалось то молодым и печальным, то резким и суровым.
На рейде прогудел пароход. Из садов пахло политой землей. Около базара к Батурину подошел Червонец, попросил папироску и прошел немного рядом, перекидываясь с Батуриным короткими фразами.
— Что ж давно не приходишь? — спросил Червонец с упреком. — Ты, гляди, нас не бросай.
— Ладно, приду.
Нелидова остановилась у маленького сада. Она просунула руку сквозь решетку калитки, чтобы отодвинуть засов, и у нее расстегнулся и упал браслет. Серебряный, короткий звон напомнил Батурину те дни, когда он искал женскую руку с этим браслетом, жаркие месяцы среди пыли, моря, степей и кофеен.
Он нагнулся, чтобы поднять браслет, и в темноте их пальцы встретились. Ее рука дрожала.
— Вы устали, — Батурин открыл калитку. — Правда, странно — кабачок в Альпах и пыльная Керчь? Несколько мгновений она молчала.
— Вы придете завтра вечером, — твердо сказала она. — Я хотела сказать вам… мы будем искать вместе. Я согласна.
Голос у нее дрогнул от невидной в темноте улыбки.
— Завтра вы расскажете то, что недоговорили сегодня!
— Вряд ли.
Батурин шел к Сиригосу. Сознанье было затоплено прозрачной темнотой. Он думал, стыдясь своей мысли, что расскажет Нелидовой все, и ему станет легче. Впервые он понял, как горько жить без друзей.
«Так вот шатаешься один и наскочишь на смерть».
Ему снились дикие керченские камни. По ним бежала прозрачная вода, она пахла простыми цветами, и старухи протягивали ему граненые стаканы с этой водой и шептали:
— Купите на счастье, молодой человек!
Беззаботный попутчик
С утра дул белый (так казалось Батурину) и сырой ветер. Перепадали тихие дожди. Батурин шел на пристань: пришла телеграмма от Берга, что он приедет с первым пароходом.
На пристани горами было навалено прессованное сено, пахло лугами, под настилом урчала мыльная вода. Керчь под дождем понравилась Батурину, — в чистых лужах плавали листья, неизмеримая морская свежесть залила город.
На рейде дымил грязный пароход, давая нетерпеливые гудки. Батурин вскочил на катер. Катер, выплевывая грязную воду и высоко поднимая нос, пошел к пароходу. Сразу ушла теснота. Рейд открылся исполинским озером, направо за мысом зеленело Черное море. На катере к Батурину подсел маленький человек с серыми веселыми глазами, — тот самый, что принимал объявление в «Красной Керчи».
— Уезжаете? — спросил он Батурина, как старого приятеля, придерживая от ветра зеленую фетровую шляпу.
— Нет, товарища встречаю.
— А я за новостями для газеты. Я и репортер, и корректор, и фельетонист, и все, что хотите. Капитаны у меня знакомые.
Иной даже иностранную газету даст — и то хлеб. Ну как, нашли вы киноартиста?
— Да, почти…
Человечек взглянул на Батурина и расхохотался.
— Чудак-покойник! Что за охота разыскивать американцев.
Катер проскочил около высокой кормы парохода, — это был «Пестель». Волна мыла красный ржавый руль. Берг висел на планшире и махал кепкой.
Он спустился по трапу в катер, расцеловался с Батуриным и, пока катер мотало у борта, успел рассказать свою одесскую историю. В Севастополе он ничего не нашел, поиздержался. Одно время питался сельтерской водой и вафлями. Потом начал писать очерки для «Маяка Коммуны» и даже привез с собой шесть червонцев.
— А я, — сказал Батурин, — нашел здесь Нелидову. У нее нет дневника. Он у Пиррисона. Где Пиррисон — неизвестно. Я еще толком с ней не говорил.
Берг обрадовался.
— Вы говорите так, будто нашли трамвайный билет. Чудак. Теперь вчетвером мы отыщем его в два счета.
Берг расспросил о Нелидовой, внимательно посмотрел на Багурина.
— Болели?
— Да, болею… — неохотно ответил Батурин. — Малярия…
Человечек с серыми глазами снова подсел к Батурину, назвал себя. Фамилия его была громкая — Глан.
На обратном пути он слушал Берга и Батурина и изредка вставлял слова, всегда кстати. На берегу, когда Берг с Батуриным сели на извозчика, он сел с ними, и это показалось естественным. Берг, очевидно, считал его знакомым Батурина и не скрываясь говорил о поисках, новых «гениальных» планах и неудачах. У Батурина же было ощущение, что Глан — свой человек.