Лед покрывал промерзшие рябины, однако круг их стоял незыблемо. Внутри него снег лежал совершенным, безупречно чистым покровом. Если Джастин и впрямь приходил сюда с лопатой, ломал корочку льда, взрывал снежный покров, взламывал заледеневшую землю, от трудов его уже не осталось следа. И он был рад этому.

— Пойдем дальше, Крис.

— Я не могу.

— Почему?

Она судорожно сглотнула.

— Просто не могу.

— Дело в этом круге. Вот и все. Я же с тобой. — Он ненавидел себя за то, что заставляет ее плакать на морозе.

— Нет, ты не со мной, — возразила сестра, и в голосе ее послышалось обвинение.

— Я останусь с тобой, пока ты этого хочешь. — Он протянул вперед руки, и, промедлив на границе минуту, Крис вступила внутрь круга. Рябины как будто сомкнулись над ними, деревья теснились друг к другу, словно согревая брата и сестру.

— Иди сюда, садись.

На лице женщины проступило сомнение, однако оба были одеты тепло, и, прикусив губу, она опустилась на снег — справа от центра круга. Крис не решалась приблизиться к середине, и Джастин не настаивал.

Он сел напротив сестры, и она обняла его — как часто делала, когда оба они были куда моложе.

— Назови худшее, что ты знаешь обо мне?

Крис надолго задумалась.

— Худшее? Худшее — это мама.

— Как — мама? — Вопрос получился излишне резким.

Крис рассмеялась:

— Ты спросил. И я не обязана отвечать… во всяком случае, это не волновало меня долгие годы.

— Нет, я хочу знать!

— Хуже всего была мама. Она так хотела сына — неведомо почему. И она всегда больше любила тебя. — Взяв его за руки, она потянула их вверх. — Но, по-моему, я кое-чему от нее научилась. Я люблю тебя, пусть ты и заглядывал в мои дневники. И когда ты был близок к смерти…

Она умолкла, и он вжался в кольцо ее рук.

— А что было лучшим?

— Лучшим? Ничего в отдельности. Лучшего было много: я могла рассказывать о тебе целыми днями. Я пыталась вспомнить все, что ненавидела в тебе. И даже чуточку возненавидела за то, что ты умер. Знаешь, я ошиблась: худшим была не мама, а твоя смерть.

— Я и сам от нее не в восторге.

— Ты даже не помнишь этого…

— Верно. Но сама мысль меня далеко не радует. — Он сглотнул. — И если ты хочешь, чтобы я осознал ее… прости — не могу.

— Я не хочу, чтобы ты чего-то там осознавал! Мне нужно только одно, чтобы ты оставался здесь, как будто ее не было, этой смерти.

— Но если останусь я, если здесь останешься ты, не будет остальных дней твоей жизни.

— А уж это позволь решать мне самой. — Даже сквозь двое варежек он почувствовал, как напряглись ее руки.

Джастин был спокоен, хотя ладони сестры впились в его руки двумя якорями.

— Знаешь, — сказал он негромко. — В детстве, в юности, ты была мне второй матерью, только более близкой. Ты ходила со мной в школу. Защищала от Тони Фискера… помнишь его? — Он грустно улыбнулся. — Когда-то ты обещала уберечь меня от всего…

— Помню.

— А я и не понимал, насколько серьезными оказались твои намерения, — проговорил он ясным голосом. — Однако я не имею права позволить тебе это. И, кажется, понимаю теперь, почему людям подобного не дано.

Он убрал свои руки; сделать это было мучительно трудно, так крепко держала сестра.

— Крис, я — твое прошлое.

— Что же в этом плохого? Вся наша жизнь есть сплошное прошлое, и будущее растет из него. Не зная прошлого, ты не можешь даже просто сказать: я ухожу. Джастин, ты эгоист.

— Я? — удивился он. — Я?! Ты убила целый лес, потому что не сумела примириться со смертью одного человека, и я эгоист?

Застонали под внезапно налетевшим ветром рябины, посыпалась снежная пыль. Крис подняла взгляд.

— Они созданы не для того, чтобы жить посреди вечной зимы, негромко проговорил Джастин, пока сестра его обводила глазами живую ограду. — Ты всегда любила жизнь. И говорила, что главный садовник — природа.

Она заплакала:

— Но они ведь только деревья.

Джастин неловко обнял ее и не разжимал объятий, потому что знал: сестра лжет.

— Худшее в тебе, — сказал он негромко, меняя тему. — Худшее — твоя неуверенность в себе, которая лишь окрепла, когда мы повзрослели. Ты боялась, что, став взрослым, я отдалюсь от тебя, не буду больше нуждаться в тебе.

— А лучшее… — он задумался на минуту. Потом усмехнулся: — Ты права. Лучшую черту назвать не так-то легко. У меня столько всего в памяти, за несколько дней не просеять.