— И — не уплотняют?

— Ни-ни. Строжайше запрещено. Захочешь друга подселить, родственника, даже отца с матерью — не сможешь. Ну, на ночь остаться, максимум на неделю — ладно, а потом — ступай восвояси. Иначе через месяц дом пропадет, в теремок превратится, как в сказке…

Они подошли к парадному крыльцу, где швейцар открыл дверь.

Сашка, поглядев, как Арехин и водитель оставляют калоши под лестницей, смутился — у него калош не водилось. А кругом чисто, на лестнице ковер, прутья медные горят, ни соринки.

— Ничего-ничего, — ободрил Арехин. — Погода сухая, да и мы не столько ходили, сколько ездили.

Вытерев подошвы о специальный щетинистый половичок, Сашка поднялся в третий этаж. Зачем они сюда идут, он не догадывался, но смотрел в оба — знал, что товарищу Оболикшто каждая мелочь пригодится.

Оказалось — пришли они передохнуть и пообедать.

Обед подала прислуга. Сначала Сашка растерялся от лишних вилок да ложек, но потом, глядя на шофера, приноровился. Хотелось спросить, откуда провизия, но постеснялся.

После обеда водитель вернулся к «Паккарду» — ему там удобнее, и вообще — глазок-смотрок. А Сашку тезка А провел в библиотеку. Книг — пять шкафов, каждый пребольшущий. Не-ет, здесь ни книгами, ни шкафами не топят. Пока.

Да и не протопишь, большая комната, потолки высокие, в лепнине. Арехин усадил Сашку в кресло, сунул в руки журнал «Всемирный следопыт», а сам сел напротив.

— Я немножко отдохну, вы уж извините, Александр. Можете тоже подремать, если хотите, диван полностью в вашем распоряжении.

Зачем диван, кресло само было как диван — большое и мягкое. Но дремать Сашке не хотелось, оставалось листать журнал. Если честно, в грамоте Сашка был не силен, по складам кое-как читал, но дела этого не любил. Привычки не выработал. Где ж ее вырабатывать, с восьми лет в людях.

Арехин сел в другое кресло, целиком деревянное, жесткое и неудобное, взял со стола газеты и стал читать. Или картинки разглядывать, больно уж быстро он переворачивал страницы.

Сашка тихонько вздохнул: делом нужно бы заняться, а они барствуют, газетки листают, журнальчики.

Арехин вздох этот услышал, опустил газету и сказал:

— Сыщику необходимо читать газеты. Профессиональная обязанность. Особенно письма граждан и ответы на них. Вот, например, заметочка: в газету пришло письмо, подписанное академиком Павловым с жалобами на то, что в доме сорок два по улице имени товарища Троцкого постоянно отключают свет, тем самым мешая нормальной работе академической мысли. Письмо это редакция направила в Цекубу, где ответили, что академик ни в доме сорок два, ни в каком ином доме по улице имени товарища Троцкого не проживает, и следовательно, письмо это — подделка. Газета делает вывод: есть у нас несознательные граждане, которые, прикрываясь именами ответственных людей или больших ученых, пытаются улучшить свое личное положение.

— А кто такой цекубу? — спросил Сашка более для поддержания беседы, поскольку ему лично все эти жалобы на отсутствие света казались смешными. Люди больше боятся, когда свет включают, — значит, в квартале проводятся обыски и реквизиции.

— Цекубу? Центральная комиссия по улучшению быта ученых. — Арехин отложил газету, взглянул на большие напольные часы: — Приват-доцент Христофор Теодорович Пеев к этому времени обещал вернуться с похорон и ждать нас.

— Пеев? Это который сегодня был на поминках?

— Именно. И вчера в квартире вместе с сестрою убитой тоже. Впрочем, вчера вас, Александр, там не было.

— Да я… С устатку…

— Пять минут на сборы, и едем к приват-доценту. Поговорить по душам. — Объяснения Сашки мало интересовали Арехина.

Поговорить Сашка был не против, только ведь опять говорить будет не он, он будет слушать. Весь день только слушать — утомительно. Когда ж бандитов ловить станем, убийцу этого?

Приват-доцент работал в небольшом госпитале на Каретной и жил тут же, во флигеле, в маленькой, но отдельной комнатке.

Встретил он Арехина с Сашкой без страха, даже с облегчением:

— Я, признаюсь, ждал вас раньше.

— Раньше? — Арехин достал из кармашка часы, золотые, с музычкой. — Но мы договаривались на девятнадцать тридцать, не так ли?

— Да-да, вы совершенно правы. Раньше — я подразумевал неделю назад, или месяц. Тогда бы и Лизавета, быть может, была бы жива.

— Кто ж вам мешал — поговорить?

— Всякие обстоятельства. Боязнь, прежде всего.

— Боязнь чего?

— Разве мало причин?