Услышав глухой стук, с каким рухнуло на песок обезглавленное тело, летчики в строю беспокойно зашевелились. Некоторые подняли головы, устремили взгляды на Верхний Мир; они беззвучно молились о благополучном путешествии души своего товарища на гшанету-сестру. Большинство, однако, мрачно уставились в землю.

Их набрали в перенаселенных городах империи, жители которых весьма скептически относились к учению церкви о бессмертии человеческой души, которая якобы бесконечно перемещается между Нижним и Верхним Мирами. Для них смерть означала смерть, а не приятную прогулку по мистическому Горнему Пути, соединяющему две планеты.

Внезапно шеренга на мгновение распалась. Двое летчиков схватили третьего, высокого и тощего, и поставили его перед Хлонвертом.

— …не мог меня видеть, сэр! — кричал он. — И ветер дул в другую сторону! Клянусь вам, сэр, я не вдыхал пыльцу!

Хлонверт подбоченился и несколько секунд, как бы подчеркивая тем самым свое недоверие к словам летчика, разглядывал небо, а затем заговорил:

— Летчик Лейг, по уставу я обязан принять это заявление. Но учти, второй раз тебе Яркую Дорогу не предложат. При первых же признаках лихорадки или паралича ты отправишься за борт. Живым. Твое жалованье за всю экспедицию удержат, а имя вычеркнут из королевского архива. Все ясно?

— Так точно, сэр. Благодарю вас, сэр. — Лейг попытался припасть к ногам Хлонверта, но двое мужчин по бокам ни на секунду не ослабили хватки… — Не беспокойтесь, сэр, я не болен.

По приказу лейтенанта Лейга отпустили, и он медленно вернулся в строй. Шеренга расступилась, но не сомкнулась, когда он занял свое место. Между Лейгом и его товарищами словно возник незримый барьер.

Толлеру подумалось, что в ближайшие два дня (яд птерты начинал действовать в течение двух суток) Лейгу придется несладко.

Капитан Хлонверт передал командование лейтенанту и пошел вверх по склону, в направлении Сисста и Толлера. Он бросил взгляд на высокий купол неба, где восточный край Верхнего Мира начал светлеть в лучах солнца, и сделал нетерпеливый жест, как будто приказывая светилу исчезнуть побыстрее.

— Сейчас слишком жарко для неприятных разговоров, — проворчал он. — Мне предстоит далекий путь, а от команды не будет проку, пока трус Лейг не отправится за борт. Пожалуй, прежний устав изрядно устарел. Особенно если верить всяким слухам…

— Э… — Сисст выпрямился, изо всех сил пытаясь восстановить самообладание. — Каким слухам?

— Болтают, что в Сорке умерло несколько пехотинцев, которые случайно оказались рядом с пострадавшими от птерты.

— Но ведь птертоз не заразен!

— Знаю, — ответил Хлонверт. — Только слюнтяй и кретин может поверить в эти выдумки, но как раз таких и вербуют в наше время в воздушные экипажи. Пауксейл был одним из немногих толковых людей на борту, и я потерял его из-за вашего проклятого тумана.

— Вы не должны во всем винить туман, капитан,

— сказал Толлер, многозначительно глядя на Сисста. — Наделенные властью не оспаривают факты.

Хлонверт круто развернулся к нему.

— Что ты хочешь этим сказать?

Толлер изобразил спокойную, приветливую улыбку.

— Я хочу сказать, мы все видели, что произошло.

— Как тебя зовут, солдат?

— Толлер Маракайн, я не солдат.

— Ты не… — Гнев на лице Хлонверта сменился некоторым удивлением. — Что такое? Что это за тип? — Он испытующе поглядел на Толлера.

Длинные волосы, серый мундир ученого в сочетании с высоким ростом и рельефной мускулатурой воина; на боку меч… Однако отсутствие шрамов и ветеранских татуировок доказывало, что Толлер отнюдь не бывалый вояка.

— Если ты не солдат, будь поосторожней с мечом, — бросил капитан. — А то еще сядешь на него и, неровен час, сделаешь себе бо-бо.

— Кому-кому, а мне нечего опасаться этого оружия.

— Я запомню твое имя, Маракайн, — негромко сказал Хлонверт. И тут протрубили малую ночь — прозвучала переливчатая двойная нота, которая означала, что нужно спешить в укрытие, ибо в любой момент может напасть птерта.

Хлонверт отвернулся от Толлера, обнял Сисста за плечи и повел к воздушному кораблю.

— Пойдем выпьем в моей каюте, — сказал он. — Там тепло и хорошо, и там я передам тебе послание магистра Гло.

Глядя им вслед, Толлер пожал плечами. Фамильярность капитана сама по себе являлась нарушением этикета, а вопиющее лицемерие — ведь он обнял человека, которого недавно сбил с ног, — сильно смахивало на оскорбление. Сисст очутился в положении собаки, которую хозяин может побить или погладить — как ему заблагорассудится, — и предпочел не возражать.