— Ее отец…

Пьяный, это был Гарденер, теперь она узнала его, прервал ее.

— Сейчас невозможно говорить с Бобби. Была одна вещь среди телефонных переговоров, которую она ненавидела больше всего, — это прерывность разговора.

— Она где-то шляется с далласской полицией, у них у всех новенький и лучшенький босс.

— Ты скажи ей, что ее сестра Энн…

Клик!

Холодный гнев свернулся комком в ее горле. Она повесила трубку и посмотрела на нее, как женщина смотрит на змею, которая хочет ее укусить. Ее ногти медленно багровели. Вещь, которую она больше всего ненавидела, это когда клали трубку на полуслове.

Она позвонила еще раз, но в это время, после длинной паузы, телефон выдал странный гудок в ее ухо. Она повесила трубку и возвратилась к своей плачущей матери и своим родственникам.

— Ты застала ее, Сисси? — спросила мать.

— Да.

— Что она сказала? — Ее глаза выпрашивали у Энн хороших новостей. — Она сказала, что возвратится на его похороны?

— Я не могу дать однозначный ответ, — сказала Энн и все ее бешенство на Роберту — Роберту, которая имела смелость пробовать ускользнуть, — внезапно лопнуло в ее голове, но не громко. Энн никогда не будет тихой и громкой.

Акулья усмешка появилась на ее лице, и так тихие родственники стали безмолвными и тревожно посмотрели на Энн. Две пожилые леди ставили свои розы.

— Она сказала, что была рада, что он умер. Затем рассмеялась и повесила трубку.

Это было мгновение оглушающей тишины. Паула Андерсон закрыла уши руками и пронзительно закричала.

Энн не сомневалась — по крайней мере сначала, — что Бобби хотела бы быть на похоронах. Энн надеялась, что она была бы там. Энн всегда получала, что она хочет, это делало мир прекрасным для нее, и это были дорогие вещи, понравившиеся ей. Когда Роберта приедет, она будет поставлена перед лживым рассказом Энн — вероятно рассказала бы не их мать, которая слишком растрогалась бы от радости увидеть ее, а сослался бы на это (или, что вероятно, даже вспомнил бы об этом), конечно, один из твердящих одно и то же дядюшек. Бобби отрицала бы, тогда твердящие одно и то же дядюшки ушли бы. Если твердящие одно и то же дядюшки не будут очень пьяны, то всегда была хорошая вероятность с младшими братьями — они помнили бы утверждение Энн, а не отрицание Бобби. Это хорошо. Прекрасно даже. Но не совсем. Это было время ожидания, что Роберта возвратится домой. Не совсем для похорон; для добра. Она должна посмотреть. Оставить это для Сисси.

Сон не легко приходил к Энн этой ночью в «Ситискейпе». Частично из-за чужой кровати, частично из-за еле слышного бормотания телевизора в другой комнате и из-за ощущения близкого присутствия других людей, (предыдущие попытки заснуть были в другой комнате этого муравейника, где комнаты не квадратные, а шестиугольные) частично из-за того, что завтра ожидался чрезвычайно напряженный день, но, главным образом, из-за попытки Бобби игнорировать ее. Это были то, что она ненавидела больше всего, от таких маленьких глупостей больше всего неприятностей. До сих пор Бобби была основной ее помехой, из-за нее потребовалась эта дурацкая поездка, в то время, когда прогноз погоды предвещал полосу сильной жары, какой не было в Новой Англии с 1974 года.

Через час после ее обмана матери, дядюшек и тетушек по поводу приезда Бобби, она попробовала проверить телефон, на этот раз из лавки гробовщика (ее мать уже приковыляла домой, где, как предполагала Энн, они присели с ее сестрой Бетти, выпили на пару дерьмового винца… и голосят над покойником, которого сами и съели).

Она позвонила оператору и внесла переполох на линии.

— Мне требуется срочная проверка работы линии, определите нарушение и скорректируйте, — сказала Энн. — У меня умер отец, и я хочу достать мою сестру рано или поздно.

— Да, мадам. Вы дадите мне номер вашего телефона?

— Я звоню из похоронного бюро, — сказала Энн. — Я пришла выбирать гроб для моего отца, затем я пойду спать. Я позвоню утром. Просто обеспечьте мне звонок, милая.

Она повесила трубку и повернулась к гробовщику.

— Сосновый гроб, — сказала она. — Самый дешевый, который есть.

— Но, мисс Андерсон, может, вы все-таки подумаете?

— Я не хочу думать, — пролаяла Энн. Она начала чувствовать приближение приступов мигрени.

— Но… — гробовщик был поражен.

— Я только прошу прислать мне самый дешевый сосновый гроб и хочу уйти из вашей гребаной лавки, у вас воняет покойниками…

— Но вы посмотрите…

— Я вижу, что вы утомили меня, — сказала Энн и вытянула свою чековую книжку из сумочки. — Сколько?

Следующим утром телефон Бобби работал, но не отвечал. Это продолжалось весь день. Энн раздражалась все больше и больше. Около 4 часов пополудни, очнувшись и переполнившись раздражением, она позвонила в главный узел штата Мэн и сказала оператору, что она хотела бы номер хэвенского полицейского департамента.

— Так… там нет полицейского департамента, но у меня есть номер хэвенского констебля, хотите?

— Да. Давайте это мне.

Оператор продиктовал ей телефон. Энн позвонила. Телефон звонил… звонил… звонил. Тон звонков был точно такой же, как тон, когда она звонила домой, где ее мягкотелая сестра скрывалась последние 13 лет или около того. Кто-то мог бы подумать, что звонки были в той же самой телефонной трубке.

Она фактически забавлялась этой мыслью, чтобы через мгновение отмести ее в сторону. Но подавившись такой параноидальной мыслью даже на мгновение, она почувствовала, что ее жизнь опять стала «не такой», и пришла в обычное раздраженное состояние. Звонки звучали одинаково потому, что, похоже, эта маленькая захолустная телефонная компания закупила одинаковое телефонное оборудование, вот и все.