Он помолчал, раздумывая. Сейчас я думаю, из-за чего джентльмен в процессе дискуссии может принять большую дозу. Гарденер довольно громко рассмеялся. Это было хорошее дополнение к основному удару. Как нанесение изысканного орнамента на хороший автомобиль, — подумал он и засмеялся снова. В этот момент несколько человек оглянулись и снова вернулись к своим беседам.

Слишком громко, — подумал он. — Гард, дружище, отключи-ка немного звук.

Он широко оскалился, подумав, что сейчас у него одна из волшебных ночей даже его проклятые мысли были этой ночью приятными.

Бармен улыбнулся тоже, но его улыбка не имела к этому особого отношения.

— Вы могли бы осторожнее говорить о профессоре Трепле, — сказал он, — или о ком вы там говорили. Это… немного бестактно.

О, это он! Гарденер повращал глазами и энергично подвигал бровями вверх-вниз, как Гаучо Маркс. Да, он устроил все это.

Шлюхинсын — похоже на него? Но когда он говорил это, он старался отключить звук.

— Да, — сказал бармен. Он посмотрел вокруг и затем перегнулся через импровизированный бар к Гарденеру. — Есть история о том, как ему случилось проходить год назад через студенческую гостиную и услышать, как один из студентов пошутил, что ему всегда хотелось быть в колледже, где Моби Дик был бы не сухой классикой, а настоящим членом факультета. Я слышал, этот парень был одним из самых многообещающих студентов английского отделения, которых когда-либо имел Нортистерн, но он ушел раньше, чем кончился семестр. Так было со всеми, кто смеялся. Оставались только те, кто не смеялся.

— Боже, — сказал Гарденер. Он и раньше слышал истории вроде этой — одну или две, которые были еще хуже, но все равно почувствовал отвращение. Он проследил за взглядом бармена и увидел в буфете Трептрепла, стоявшего рядом с Патрицией Маккардл. В руке у Трептрепла была глиняная кружка с пивом, и он ею жестикулировал. Другая его рука бороздила картофельными чипсами чашу с устричным соусом и затем отправляла их в рот, который начинал правильно говорить, как только чипсы заглатывались. Гарденер не мог вспомнить, доводилось ли ему видеть что-нибудь настолько отвратительное. Но восхищенное внимание суки Патриции Маккардл наводило на мысль, что она могла бы в любой момент уткнуться в его колени и заставить тяжело задышать от явного удовольствия. Гарденер подумал: и этот жирный хер продолжал бы есть, пока она бы это делала, роняя на ее волосы крошки от чипсов и капли устричного соуса.

— О Боже, — сказал он и выпил половину своей водки-без-тоника. Внутри все обожгло… то, что обожгло, было первой за этот вечер настоящей враждебностью — первым вестником немого и необъяснимого бешенства, которое начало досаждать ему почти с того момента, как он начал пить. — Допить до конца, что ли?

Бармен подлил еще водки и застенчиво сказал:

— Я думаю, ваше сегодняшнее чтение было прекрасным, мистер Гарденер.

Гарденер был нелепо тронут. «Лейтон-стрит» была посвящена Бобби Андерсон, и этот мальчик за стойкой бара, едва доросший до легального спиртного, напомнил Гарденеру Бобби, какой она была, когда впервые пошла в университет.

— Спасибо.

— Вам надо быть осторожнее с водкой, — сказал бармен. — Вы можете выйти из себя.

— Я контролирую себя, — сказал Гарденер и успокаивающе подмигнул бармену. — Видимость ограничена десятью милями.

Он вышел из бара, снова глядя в сторону шлюхинсына и Маккардл. Она поймала его взгляд и посмотрела в ответ холодно и неулыбчиво, ее голубые глаза были кусочками льда. Укуси мою сумку, фригидная сука, — подумал он, взмахивая бокалом в ее сторону в грубом казарменном салюте и одновременно благосклонно на нее глядя с оскорбительной усмешкой.

— Только тоник, да? Чистый тоник. Он посмотрел вокруг. Рон Каммингс появился рядом внезапно, как сатана. И его усмешка здорово походила на сатанинскую.

— Пошел в задницу, — сказал Гарденер, и многие повернулись посмотреть.

— Джим, дружище…

— Знаю, знаю, убавь громкость. — Он улыбался, но чувствовал, как биения в голове становится все сильнее, все настойчивее. Это не было похоже на головную боль, которую предсказывал доктор после несчастного случая; это шло не со лба, а откуда-то из глубины затылка. И это было не больно.

Это было вполне приятно.

— Понимаешь, — Каммингс почти незаметно кивнул в сторону Маккардл, — она имеет на тебя большой зуб, Джим. Она была бы рада выкинуть тебя из тура. Не давай ей повода.

— Имел я ее.

— Тебе иметь ее? — сказал Каммингс. — Рак, цирроз печени и помешательство — все эти результаты тяжелого пьянства статистически доказаны, поэтому в будущем я могу обоснованно ожидать любого, и если один из них свалится на мою голову, я не хотел бы винить никого, кроме себя. В моей семье были диабет, глаукома и преждевременная старость. Но гипотермия пениса? Без этого я обойдусь. Извините меня.

Гарденер стоял еще мгновение в замешательстве, пытаясь его понять. Затем понял и заржал. Сейчас слезы не стояли в его глазах; сейчас они прямо катились по щекам. В третий раз за этот вечер люди посмотрели на него — большой мужчина в довольно поношенной одежде с бокалом, полным чего-то, подозрительно похожего на чистую водку, стоит сам по себе и смеется в полный голос.

Не обращай внимания, — думал он. Убавь громкость, — думал он. Гипотермия пениса, — думал он и брызгал новой порцией смеха.