— Понимаешь, у нас нет такого… — Фиговидец подыскал слово. — … громадного. Маленькие магазины, лавчонки, кошка на прилавке… хозяин знает тебя по имени… булочная… зеленщик… И мир не свален в одну кучу. Господи, посмотри. Здесь же всё, от колбасы до скрепок.

— У нас тоже лавчонки и кошки. Но это совсем другое, пойми. Это фриторг. Космополитическая свободная торговля. Они сами по себе, как целое государство, только раскиданное… ну, как острова в архипелаге. Лавочка полностью зависит от местной власти, от местных ментов, от местных кого угодно, а фриторг сам покупает любую местную власть. Мне говорили, открылся филиал даже в Городе. Правда, где-то на окраине, в Коломне, что ли.

— В Коломне? Как же их туда пустили?

Я пожал плечами.

— Кто всем этим рулит?

— Хотел бы я знать. Начинали когда-то профсоюзы. Делали для своих, чтобы люди меньше времени тратили.

— Здесь хуже, чем в морге, — сказал фарисей, ничуть не убеждённый. — Никогда в жизни я не видел такого мёртвого места. Мёртвого. Мёртвого.

Неизвестно, сколько бы ещё раз, зациклившись, он произнес это слово, но откуда-то сверху, через громкоговоритель, нас пригласили к кассе. И хотя всё утряслось, я испытывал смутное недоумение. Фриторг по определению не мог налагать ограничений на торговлю. К тому же, египетские сигареты были самым ходовым товаром люкс-класса.

В подъезде нас подстерегал сюрприз. Несколько человек в синих мундирах перекрывали дорогу; еще несколько, неведомо откуда взявшихся, застыли за спиной. Я обернулся, и мне в руку сунули белую бумажку. «Повестка, — прочитал я вслух. — По вручению надлежит немедленно явиться в Охтинский Исполком, каб. 29. Неподчинение карается».

— Вы кто такие, парни?

— Национальная гвардия Охты. Распишись, что ознакомлен.

Я расписался. «А я?» — спросил Фиговидец.

— А тебя нам не надобно. Иди, неси покупки.

Меня удивило отсутствие полосы отчуждения. Набережная, на которую мы быстро и неожиданно вышли (я смотрел утром на карту, но всё равно оказался не готов к тому, что по глазам без предупреждения ударит серо-голубая гладь Невы), была тщательно расчищена, и ближайший к ней дом, тоже идеально чистый, был исполкомом. Кабинет 29 находился на последнем, пятом, этаже. Ждавший меня человек стоял у окна.

— Меня зовут Николай Павлович, — сказал он. И после мрачной паузы, так что я не понял, что именно он называет — фамилию, кличку или должность, — добавил: Канцлер.

Я ещё не видел таких людей на нашем берегу. Эта ледяная, спокойная самоуверенность, стальные, ничего не выражающие глаза, тонкогубый рот, неподвижные руки — серый, наконец, костюм при белоснежной рубашке, — всё было фирменным знаком банкиров из Города.

— Путешествуете, — сказал он без вопроса. Голос был скорее высокий, но не противный.

— Путешествуем.

— Конечная цель?

— Автово.

Канцлер кивнул, как человек, получивший ненужное, но предписанное протоколом подтверждение того, о чем и так знал, и повернулся к окну. Он повернулся к окну и стоял ко мне спиной. Тонкий, остро заточенный карандаш словно сам собой покачивался в сомкнутых пальцах.

— Как собираетесь переправляться через реку?

Я хмыкнул. Переправляться мы собирались с контрабандистами.

— Мы решаем проблемы по мере их поступления.

— Это кажется благоразумным только на первый взгляд, — сообщил он, обернулся, и серые глаза ожгли меня холодом. — О какой сумме идет речь?

— Что?

— Я вот думаю, что могло понадобиться вам в Автово, Разноглазый. И понадобиться до такой степени, чтобы это толкнуло вас на сотрудничество с анархистами.

— Это не сотрудничество. Они нам просто помогли.

— Просто помогли, — повторил он.

— Да.

Он прошёлся по комнате, кинул карандаш на стол (никто бы не поверил, что за этим мощным старинным столом работают, в таком непревзойдённом порядке лежали три жалкие папочки) и опять устроился подле окна, на сей раз — боком. Окно тянуло его магнитом, он словно набирался там сил для каждого следующего шага, слова, вдоха. Я подошёл, и мне открылся вид на Город: купола Смольного, парки вокруг, крыши — и Нева, Нева. Канцлер покосился на меня.

— Не могу сказать, что вы нарушаете законы, ибо путешествовать никому не возбранено. (Хотя нормальные люди, как правило, не путешествуют.) Допустим, вы нарушили визовый режим. — Он пожал плечами. — Но путешественники и не обязаны знать о таких местных тонкостях… мало ли в какие деревни им случалось забредать по пути. — В его голосе появилась горечь, с которой он не совладал, несмотря на все усилия. — С другой стороны, я не могу допустить, чтобы на территории вверенной мне провинции разгуливали иностранцы с сомнительными связями. На следующей неделе, Разноглазый, будет принят Декрет об анархистах. Большеохтинское кладбище подвергнется санации. Предстоит война с варварами, и мы не выстоим без всеобщей, с молоком матери впитавшейся дисциплины. Быть может, и с дисциплиной не выстоим, — прошептал он. — Но тогда я буду знать, что сделал всё, что в человеческих силах.