«Вы великий человек», — говорит впоследствии мать выздоровевшего ребенка Эрнсту. И автор серьезно рекомендует читателю этого Эрнста в качестве «великого, как и всякий трудящийся нашей страны», человека. Далее мать благодарит летчика Шебалина. «Лицо ее поразило Шебалина бледностью и радостной красотой» — и так далее.

Рассказы «Потерянный день», «Поводырь» и «Кофейная гавань» написаны в той же манере мнимой беллетристики; поэтому суждение о них поведет нас к однообразию.

Настоящим художественным произведением в книге является «Вторая родина», рассказ о Мещерском крае. Это и есть собственная страна писателя, открытая им для себя и для нас и открывающая нам Паустовского как истинного художника. В этом рассказе есть простое течение природы, воссозданное Паустовским с такой воодушевляющей прелестью, которая лишь изредка удается художникам слова.

В доказательство художественной силы Паустовского, проявленной в рассказе «Вторая родина», мы приведем несколько строк из этого рассказа. «Оба они (петух и корова) дряхлые старики, и, как всем старикам, им по ночам не спится и приходят в голову печальные мысли. Петух хрипло поет всю ночь безо времени, не соблюдая петушиных часов. После каждого крика он долго прислушивается, не отзовутся ли соседские петухи. Но вокруг спят черные леса, спит вода в озерах, и ни один петух не откликается даже за краем этой темной земли. Только сова бесшумно пролетит над крышей да в озере спросонок ударит щука. Петух прислушивается к лесному безмолвию, моргает красными глазами и снова кричит, призывно и оглушительно, и в горле у него после каждого крика что-то долго ворчит и затихает. Корова тяжело стонет всю ночь, и в ее шумных вздохах ясно слышны слова: „Ох, боже мой, боже мой!“»

И далее — в глубине рассказа: «Странный свет — неяркий и неподвижный — был непохож на солнечный. Это светили осенние листья».

Превосходен эпизод, где описывается заяц, помогший охотнику спастись от гибели в лесном пожаре, и как этот человек, потрясенный поведением зайца, перестал быть охотником и продал ружье.

И много есть еще чего другого превосходного в этом рассказе Паустовского. Поэтому нам кажется, что в лице Паустовского мы имеем художника «неодушевленной» природы, и он только начал испытывать свою силу, и в будущем мы, возможно, явимся читателями его новых, еще более совершенных произведений, посвященных «великому лику космоса», склонившемуся к человечеству.

В том же случае, если Паустовский будет работать лишь в этом направлении, то, по нашему убеждению, писатель будет находиться, так сказать, лишь в предыстории своей творческой судьбы. Пред ним останется еще благодарная и трудная задача — изображение человека; этой задачи никто из писателей обойти не может, хотя каждый из них подходит к ней своим путем: центр литературного дела всегда будет заключаться в существе человека, а не возле него. А в отношении А. С. Грина, Джозефа Конрада и других старших по возрасту литературных братьев Паустовского можно дать лишь один искренний совет — положительно и скоро их забыть.

[текст отсутствует]

Почти в середине Европы еще не так давно находилась страна — не очень большая по территории, но значительная по своей исторической трагической судьбе, где все противоречия капиталистического мира, особенно противоречия его последних десятилетий, существовали в своем наихудшем, наиболее невыносимом для трудящегося человека виде, смертельно опасном для всего народа. Эта страна — Польша.

Мы далеки от того, чтобы утверждать, что положение рабочего и крестьянина в другом районе капиталистического мира было лучше — особенно в последние годы — чем в Польше, но разница все же была, и эта разница явилась результатом исторического своеобразия Польши, в смысле ее положения и развития среди других стран Европы.

В последние два десятилетия это своеобразие Польши еще более увеличилось, потому что Польша в это время занимала положение барьера, рубежа между страной социализма и странами империализма, — империализма последних лет, авантюристического, обезумевшего, идущего на собственную погибель в мировой войне.

В. Л. Василевская жила на рубеже капитализма и социализма. Этот рубеж есть не только пространственное понятие: в нем есть и экономическое, и политическое, и духовное содержание; именно в феодально-буржуазной Польше система эксплуатации существовала в своей наиболее вопиющей и трагической форме, обрекая народ на быстрое вымирание; именно там трудовой народ испытывал острое ощущение близости нового мира, Советского Союза, — он мог его видеть даже воочию, через границу.

В послесловии к роману «Пламя на болотах» В. Василевская пишет:

«Эту книгу — результат длительных и неоднократно повторявшихся странствий по рекам Полесья и Волыни — я закончила в мае 1939 года. Она также является плодом того сильнейшего протеста, который нарастал во мне, когда я наблюдала, как погибал с голоду, боролся, подымался и вновь падал украинский и белорусский крестьянин».

Погибал с голоду, боролся, подымался, вновь падал и снова боролся в прежней Польше не только украинский и белорусский крестьянин, но и польский, как это доказано в других романах Василевской — «Земля в ярме» и «Родина».