Нежность и благородство Колосова не помогли ему удержать жену: она ушла к Каверину; кстати, Каверин подарил Вале уже не ручные часы, а настоящее пианино. Ей, конечно, выгодней.

К Каверину является «неизвестная личность», вербовщик шпионской организации, и «записывает» Каверина в диверсанты. При этом — со стороны «неизвестной личности» — дается такое обоснование вредительству: «Под нами земля горит. Мы должны прогрессировать. Тебя хотят задавить, дави и ты». И хотя Каверина никто не давит, женщины сами к нему сбегаются, жизет он богато, работает бездарно, — он соглашается стать диверсантом.

Для исполнения диверсии Каверин вербует Тарасова; тогда этот Тарасов в одну ненастную ночь ставит около себя на полотне фонарь (наверно, чтобы лучше было видно его диверсионную работу) и отворачивает рельс. Появляется Бодров, он видит разрушение, хочет поставить рельс на место, но Тарасов наносит Бодрову удар ножом и валит его под откос. Бодров, однако, не был убит; он сумел выбраться снова на полотно и останавливает красным сигналом поезд, который вел Колосов.

Бодров лежит в больнице, а в больнице служит Паня, дочь Тарасова, двадцатилетняя девушка. В бреду Бодров говорит правду о Тарасове — и разоблачает его перед дочерью. Паня, как девушка честная и решительная, тотчас же рванулась к двери и побежала выдавать отца.

Каверин меж тем уговаривает Тарасова, чтобы он через посредство дочери отравил Бодрова в больнице, но это дело, конечно, выйти не может.

Завершается пьеса тем, что Бодрова и Колосова вознаграждают, Валя возвращается к Колосову обратно в жены, а Каверин и Тарасов подлежат наказанию.

Ясно, что основной сюжетный момент пьесы взят автором из рассказа В. Гар-шина «Сигнал». Такое заимствование ничего худого само по себе не представляет, потому что Гаршин был хорошим писателем, и молодой начинающий автор вправе учиться у него.

Худое здесь в следующем. Во-первых, эта пьеса совмещает в себе почти все недостатки всех плохих пьес, написанных за последние два-три года. Во-вторых, очень плохо то, что она написана начинающим писателем, — чем доказана его бесхарактерность, как художника, — и написана с явным намерением, как говорит один персонаж в пьесе, изобразить нашу веселую, радостную, прекрасную, румяную жизнь.

Если бы пьесу написал опытный литератор, мы бы назвали его произведение спекулятивной подделкой, а самому автору посоветовали бы впредь не заниматься литературой, чтобы не доставлять горя ни себе, ни другим людям — своим читателям. В стране много других счастливых дел, кроме литературы. Зачем же быть несчастным?

Но наш начинающий автор здесь ни в чем не виноват, кроме того, что у него не обнаружилось пока литературного дарования. По простоте своей или по наивному расчету он взял у некоторых современных советских драматургов все плохие качества их творчества и соединил их в своей пьесе. Он, тов. Сысоев, является здесь лишь робким, неумелым учеником гораздо более опытных и искусных «творческих работников», спекулирующих на бдительности, на советском патриотизме, на глубоких и органических чувствах и свойствах советского народа, но своим «творчеством» только оскорбляющих эти чувства.

В пьесе тов. Сысоева есть честные работники, есть диверсанты, есть драматический сам по себе факт разрыва дочери с отцом во имя интересов родины и т. д., но нет ни одного действительного, реального образа советского человека, написанного убедительно и проникновенно. Положительные герои пьесы говорят и действуют пошло и глупо (исключим из этого поступок Бодрова на линии, взятый у Гаршина), они вызывают у читателя не симпатию, а недоумение и отвращение. Отрицательные персонажи — просто истерики и идиоты, что не вызывает у читателя отношения к ним, как к серьезным, нешуточным врагам.

И тов. Сысоеву и его более старшим «учителям» по драматургии следует понять, что не всякое изображение вредительства есть борьба с вредительством, хотя бы попытка дать такое изображение и была вызвана субъективно хорошими чувствами. Может быть такой случай, что изображение героев и их противников-подлецов будет сделано столь глупо и бездарно, что само литературное произведение превратится в моральное преступление автора. Никакое частое упоминание писателем румяной, сдобной, сладкой жизни ему не поможет, потому что эта жизнь находится в действительности, а не в его сочинении. С того момента как написана первая строка любого произведения, оно должно держаться своими средствами, а не постоянной ссылкой на действительность. Действительность — не костыли, а искусство — не калека.

Тов. Сысоеву следует глубоко подумать о своей дальнейшей литературной работе и обязательно перестать подражать тем драматургам, которые и сами-то пишут лишь благодаря доброте и долготерпению читателя-народа.

Из прозы, помещенной в сборнике, относительно хорошо и просто написан рассказ «Алексей Худоногов» Сергея Сартакова; этот рассказ, действительно, дает представление о жизни и людях Красноярского края, на что и надеялось издательство в своем предисловии.

Из стихов сборника наихудшие принадлежат Петру Казачкину — «Стихи о Енисейском севере». Эти стихи представляют собой механическое, нетворческое подражание. Маяковскому. Против творческого подражания Маяковскому, против продолжения его пути в поэзии никто, конечно, возражать не будет, но для этого надо не только любить Маяковского, но и самому быть поэтом.