Правда, она всегда лучше всех училась, школу закончила с медалью, потом — французский лицей на отлично, а теперь — первый гуманитарий в нашем Институте лингвистики. Вечно при родителях, взаперти. Всегда мечтала уехать в Париж, только никому об этом не говорила, кроме меня. Я вообще не знаю, зачем с ней вожусь.

— Что случилось, Лик? — выдуваю дым в окно, Лику от табака подташнивает.

— Понимаешь, он меня по-французски спросил, как пройти к Лиговке, а я же впервые услышала французский от иностранца — так обрадовалась, так перепугалась, потом заговорила, а он завел в подъезд и принакло-нил, а потом ушел.

— Он хоть телефон оставил??

— Вот, — на темной визитной карточке золотом было написано — Мубумба аль-Сахили.

— Негр, что ли?

— Араб, кажется.

— Ну, ты даешь…

Отправила к гинекологу и забыла. Это у Лики я — лучшая подруга, а у меня этих Лик видимо-невидимо. Потом услышала краем уха, что она вышла замуж и уехала за границу.

А через двадцать лет отдыхала я в Марокко, и вот катим мы в автобусе с группой, попросили завезти в обычный квартал, вышли на улицу: пылища, грязища, детишки голые с собаками бегают, апельсины с деревьев попадали и в канаве валяются. Я отошла в сторонку покурить — и вдруг на меня мешок в парандже накидывается и давай обнимать и целовать, я в страхе отбиваюсь, а мешок говорит мне с французским акцентом:

— Я Лика, Лика Смородская, помнишь, Викочка? — Лика с трудом подбирала русские слова.

— Господи, Смородская, лицо-то покажи.

— Не могу. Как ты, Викочка?

— Нормально, при МИДе. Объездила весь мир. Европа, Штаты, Латинская Америка. Вот и к вам занесло. Ты как?

— Нормально: я — старшая жена, хозяйство, козы, ислам приняла, за стол, правда, с мужчинами не сядешь, младшие жены называют Наташкой за глаза, вечером приляжешь у океана — и ревешь. А семья у тебя есть, Вика?

— Третий брак, от первого девочка, сейчас во французском интернате учится, за ней папашка присматривает.

— А у меня, представляешь, Вика, восемнадцать детей.

— Сколько?

— Восемнадцать. Здесь каждый год беременеют. Так принято.

Тут автобус загудел, русские туристы потянулись на свои места, смешно толкаясь и переругиваясь. Я обняла Смородскую, и сквозь толстую ткань (мне показалось) увидела ее глаза, голубые и гордые, немного мокрые. Я залезла в автобус и помахала ей из окна, рядом сидящий господин в клетчатом пиджаке и белой панамке спросил меня:

— Кто это?

— Настоящая русская женщина.

Когда Надя пришла на собеседование, ее удивило название мини-маркета — «Африка» — и еще изображенная на фасаде сбоку от входа странная пальма. Ствол ее был янтарно-коричневый, а листья почему-то желтые. Наде захотелось познакомиться с художником и спросить, почему он так изобразил дерево. Но когда пришла осень и сквер, ведущий от трамвайной остановки к магазину, разбросал пеструю листву, Надя поняла, что эта пальма — осенняя, и перестала о ней думать.

Хотя летом она думала не только о пальме. Часами рассматривала пальцы на ногах и представляла их с накрашенными ногтями: синими, лиловыми, зелеными; но покрасить их в экстремальный цвет так и не решилась. Купила открытые босоножки и, ступая по тротуару, смотрела на свои бледно-розовые ногти. Сравнивала их с ножками проходящих мимо женщин и находила чужие более привлекательными. Но это касалось не только ножек. Всю свою внешность она не любила и считала неудавшейся, хотя была хороша собой и, несмотря на свою картавость, нравилась мужчинам.

Этим летом у Нади появилось двое. Первый — Вадим Николаевич, администратор магазина: усатый сорокалетний пижон, похожий на чеширского кота. Надя пошла на эту связь только потому, что он извел ее своим напором. Когда она появилась в коллективе, он тут же принялся за ней ухаживать. Задавал дурацкие вопросы, несмешно острил, рассказывал известные анекдоты. Она отдалась ему в складском помещении на мешках с мукой, рядом с полкой, заставленной банками с огурцами и маринованными грибами. Любовником он был предсказуемым и неповоротливым, как трамвай. Сначала усы щекочут ухо, потом шею, затем грудь. После слышится постукивание банок на полке: «дзинь, дзинь, дзинь…» — усатый трамвай Вадим Николаевич начинает движение, касаясь плечом ближайшего стеллажа. Это «дзинь-дзинь» длится недолго, без остановок и поворотов, пока на правое бедро не выплескивается вязкая и горячая клякса тормозной жидкости. Всегда на правое.

Вадим Николаевич перестал изводить Надю своей словоохотливостью и лишь бросал игривые взгляды, проходя мимо. Теперь Надя могла спокойно стоять за прилавком и думать о своем. Вспоминала о нем раз в неделю, когда принимала смену, а он ждал ее на складе с бутылкой коньяка.

Второй — Альберт, обаятельный двадцативосьмилетний клерк. Если во внешности Вадима Николаевича было что-то кошачье, то Альберт походил на собаку колли. У него было вытянутое лицо и маленькие карие глаза. Он работал младшим специалистом в экономической службе городской администрации. Жил в доме напротив «Африки». Каждый день после работы заходил купить что-нибудь на ужин. Он с интересом всматривался в отрешенные оливковые глаза, но не видел там ничего, кроме своего отражения.